- Ты сказала, что Сенджу Сейджи твой учитель, - неожиданно начал разговор Эйдо, когда они с Маки уже прошли пару кварталов. Девушка покорно следовала за ним прямо по пятам, почти целиком повторяя даже легкие телодвижения мужчины.
- Если вы о темноволосом, короткостриженном мужчине с шрамом на губе, который имеет дурной нрав, то это так, - кивнула Маки выговорив эти слова почти как заученную скороговорку. - Вы знали мастера?
- Мы знаем его по именем Сейджи Дзансей. Святой Рассечений, - холодно произнёс Эйдо посмотрев в сторону Маки повернув лицо не останавливая своих шагов. - Он никогда не говорил, что на самом деле он тоже из клана шиноби, и мы не знали об этом. Всё что нам, мастерам иайдо из другой страны, было известно о нём - это то, что он создал свой собственный стиль боя, и не называл себя самураем. Святой меч стиля Дзансатсу-рю, Сейджи Дзансей.
Казалось, что слова Эйдо наполнены такой злобой и ненавистью, что можно их сравнивать с раскалёнными углями. Маки слегка прищурилась, задумалась о том, как её учил сражаться учитель. Дзансатсу-рю - было названием, о котором она никогда не слышала. Мастер никогда не упоминал его, и не использовал, но сейчас Эйдо говорит ей, что это был его индивидуальный стиль. Что он был "Святым Меча" этого стиля. Кэнсэй - высший титул, которым могут наделить мечника, что постиг глубину философии клинка. И она - своими руками убила его.
Оставшееся время они шли в молчании. Эйдо увидел смятение и странные чувства, что наполняли Маки, когда она услышала "правду" о своём учителе. Но если сторонний наблюдатель будет думать, что ей стало горько от его смерти - он будет заблюждаться, ведь путь, кой они оба избрали, предвещал смерть. Предвещал резню, которая была прознесена всуе в названии "Дзансатсу-рю" - Школа Стиля Резни.
После прогулки по улицам, Маки направляясь по стопам Эйдо дошла до особняка, который она бегло знала. Одно из клановых поместий.
- Сегодня на вечер я остаюсь тут. У меня назначена встреча на вечер, и я не собираюсь показывать, что такому как я нужен кто-то для сопровождения, который будет, пф, "охранять меня". Если уж на меня нападёт шиноби, то он скорее останется без рук в таком замкнутом пространстве, - сказал отстранённым слегка голосом Эйдо снова встретившись с холодным взглядом Маки. - Тебе придётся как-то перекантоваться где-то рядом, думаю, ты не против.
- Не против, - подражая тону собеседника сказала Маки положив руку на рукоять клинка, и кивнув. - Я просто дождусь утра где-то рядом. Надеюсь, что вы не захотите просто сбежать, не сказав мне и слова.
- Я бы так не поступил, - выпустил смешок Эйдо, после чего исчез за воротами поместья.
Маки уселась у врат поместья под столбом, разложив под пятой точкой куртку, которую ранее носила. Отодрав кусок рукава оной, она сделала тряпку для полировки, после чего начала натирать лезвие одного из клинков, убивая время, пока не начало темнеть. Она методично выдраивала пыль и грязь с поверхности орудия убийства, иногда наталкиваясь на отражение собственных глаз на поверхности клинка.
"Значит, учитель пытался скрыть от меня, чему он меня обучал... Мой стиль боя совершенно не такой, как у самураев. Он слишком грубый, резкий. Я всегда думала, что моя работа больше напоминает хитокири, и теперь я начинаю понимать, почему. Ведь для кого ещё может существовать стиль, именованный "Дзансатсу-рю", как не для убийц-головорезов..."
После того, как ей надоело этим заниматься, девушка просто обняла клинки, опёрлась спиной об столб, и уснула. До самого утра никто так и не смог нарушить её сон - ни кузнечеки, ни одинокие птицы, ни какая-то ещё пробегающая мимо шантропа.
"Вот ведь дерьмо, хоть бы указала она как выглядит тот Эйдо. Я не понимаю, кого мне искать..." - почесала затылок под длинным хвостом Маки, осматриваясь вокруг после того, как вышла из резиденции. Она рассчитывала, что сразу заметит мечника среди толпы шиноби, но пока что её чуйка её же подводила. Везде были только пижонистые ребятки, что только недавно закончили академию, ещё не стали чунинами, но уже носили такие шмотки, словно собираются драться на кулаках против огромных призванных зверей - ну, да не её это дело.
"Наверное, лучше сразу отправиться на врата и дожидаться его там. Не думаю, что такого человека, как Мастер Меча, без сопровождения пустили бы в деревню. Он же может быть шпионом - я же не тупая, мы сами таким занимались раньше, под видом гражданских проникая внутрь, ну или изобразая из себя наёмников... Хах... Получается, не сильно наши с мастером методы расходились с тем, чему обучают шиноби..."
Вздохнув, девушка отправилась дальше в сторону врат, всё также пытаясь высмотреть мечника из всей толпы. Неудачно.
Невесомость звуков ночной реалии кутает весь окрест, заставляя взглянуть на этот мир совершенно другими глазами. Безлунная тьма ложится на селение подобно мягкому плату, охватывая своим беспросветом каждый закоулок, каждый уличный излом, каждый взгляд, в старании придать яви уместные лишь пустоту и тишину. Тьма скрывает все вокруг, оставляя лишь воспоминания. Но те из них, что глубоко пускают корни в прошлое, на несколько порядков чернее. Бледный отсвет уличного фонаря едва ли протягивает свое блеклое злато в бесцветную повсеместность, ореолом огибая силуэты людского течения, тонкой нитью продевает их лица, подсвечивая их пустоту. Тепловатое свечение догорает высоко над головой. Аромат пряного дыма и сладкой ваты вмешивается в запах сырой брусчатки, на кою медленно оседает ночной хлад. Праздник стремится к завершению — улица осыпана конфетти, то и дело подхватываясь ленивым веяньем ветра, шурша о камень, и уносятся в темноту узких переулков.
Он высится в этой полутьме, под сводами чужих мыслей, лишь на долю беспокойно ощущая, как его же собственное безмолвие теснит его. Изогнутые тени неустанно плывут мимо, то появляясь, то исчезая в бесплотной смоле, но ни одна из них не соприкасается с его собственной. Чужие силуэты, мириады фигур из черноты, сливающиеся друг с другом, движутся, говорят, живут. Но для него они лишь отголоски чего-то далекого, эхо мира, в коем он не существует. Они соприкасаются с ониксом в его бесстрастных очах, но он не ощущает их присутствия. Он — один среди множества, и даже если протянуть руку, ладонь пройдет сквозь. Все вокруг — инородная ему реалия. Ни возгласы случайных прохожих, ни глас порока в лице опьяненного старика не могут сыскать в нем должной реакции. Брюнет оторван, отделен от общей картины. В безразличии за глазами настойчиво блестит воспоминание, будто изъеденная временем фотография. Отрывок из прошлого, коему уже никогда не занять свое место в настоящем или же будущем.
Шаг за шагом ее образ теряется в пропасти из чужих фигур, растворяясь в этой уличной какофонии голосов, лиц и движений. Все это не имеет формы, сливаясь в единую массу, кою он не в силах различить. Вероятно, это должный ход вещей. Возможно, именно для этого он когда-то и сделал выбор за нее. Чтобы она жила дальше без желания оглянуться в его сторону. Чтобы двигалась вперед, не вспоминая и не зная его имени. Но каждое ее движение прочь все сильнее наливает узел за грудью.
Юноша резко обрывает шаг, замирает, взирает вслед уходящей семье, чуть повернувшись в голове. Мужчина, женщина и ребенок — такие простые, такие обыденные обличья, но сожаление во взгляде цепляется не за них, как за что-то, от чего невозможно отвернуться. Черты их лица неразличимы, только абрисы, но этого достаточно, чтобы за грудной клеткой с новой силой разлился жгучий лед.
Рисунок, запечатленный в памяти с давних пор, до сих пор болезненно ясный, будто вырезан на внутренней стороне век. Глава семейства ступает чуть впереди, удерживая прямоту в спине и твердость в каждом шаге. Мать рядом, мягкая, с теплой улыбкой на устах, взгляд полный любви. Их младший сын семенит следом — еще совсем юный, еще неуверенный, но всеми силами старается шагать вровень. Тепло их присутствия ощущается даже в этом воспоминании, даже здесь, посреди посторонних, коих он не знает и не хочет знать. Жаль, что воспоминания навечно так и останутся всего лишь воспоминаниями.
Сакура что-то говорит. Произносит его имя? Вероятно. Слова соскальзывают с ее губ, но не оставляют в его сознании ни следа. Звучание ее голоса — живое, теплое, но слышимое им словно сквозь водную толщу. Слова теряются. Этот миг существует лишь для отголосков давно увядших дней, глухих ударов сердца и ощущения пустоты, поселившейся глубоко внутри. И лишь прикосновение пробивает глухую тишину, коя с каждой секундой тянет ко дну.
Легкое давление на плечо — не сильное, не требовательное. Но его тело отзывается инстинктивно. Мышцы крепнут до неподатливой тверди, но напряжение не распадается на агрессию. Оно замирает в теле, будто в камне, который только-только начал трескаться, но не позволил себе разрушиться. Крепнут, словно его коснулась не нежность женских утонченных пальцев, но притязание на жизнь на острие металла. Он не отстраняется, но и не отвечает на неожиданное прикосновение, застыв натянутой струной.
Доля секунды, он позволяет себе задержать дыхание. Потворствует себе ощущать тепло чужой длани сквозь тонкую белоснежную ткань. Дозволяет поймать себя на мысли, что это... знакомо. Мгновением кажется, что ее тепло проникает сквозь. Она касается его так, как уже делала это когда-то в прошлом. Касается так, как если бы ничего не изменилось. Но изменилось слишком многое. А затем момент рассыпается мельчайшим осколком в забытье. Ладонь сходит с плеча, будто ничего не было, будто мимолетная дрожь под ней — далекий мираж, будто его взгляд, рухнувший в изумрудные долы, задержавшийся в их плену дольше, чем следовало бы, — очередной холодный укол. Но за видимой наледью скрывается восход, незримый для иных глаз.
А после она уходит, а он остается на месте, позволяя ей отдалиться. Позволяя этой ночи сложиться ровно так, как должна была — без его молчания подле. Позволяет ей шаг за шагом исчезать в полутьме улицы, постепенно стать частью этих безликих теней. Его образ неподвижен, зеркален лишь пустотой, но за ним слишком много сокрытого, коего он не желает показывать. Нет нужды идти за ней. Это не должно иметь значения.
Камень тихо шуршит под подошвой сдвинувшейся в сторону ноги, Саске чуть поворачивается торсом в противоположную от нее сторону. Взгляд сходит в пустоту, лишь на краткий миг, прежде чем вновь протянуться к ее спине. Мысли снова спутываются в моток. Вся ночь — одна сплошная ошибка. Или ошибкой служит то, что было до нее два года назад. Словно смерть воспоминаний о нем — это смерть их общей реальности, в коей жил и он сам.
Тело протестует, отказывается двинуться прочь. Не должен. Не имеет права. Это ее греза, и он не в праве за ней вновь следовать. Его собственное присутствие – лишь тень, след от чего-то, что давно потеряло свою форму.
Но ноги двигаются значительно раньше, чем решение воплощает свое право. Бесшумный рывокШуншинchakra(25) — тело подчиняется чувству, сокращая расстояние, кое он не желает видеть. Он слышит шорох ткани, легкие взмахи широких рукавов, когда земля уходит из-под ног. Фигура мягко опускается подле нее, бесшумно соприкасаясь с твердью подобно тени, незримой сущности, явившей себя из пустоты.
— Я пойду с тобой, — голос звучит ровно, холодно, будто произносит незначительные для себя вещи. Будто это очередное решение, кое не стоило раздумий и метаний между тем, что было бы правильно, и желанием, кое вынуждает лишь противиться самому себе.
Саске смотрит на нее краем черных, мимолетно, прежде чем снова взглянуть вперед, сощурив глаза в осознании.
Холод. Безразличие. Мраморная беспечная маска, отполированная годами. Будто этот шаг ничего не значит. Словно дрожи нет места под кожей. Верно гул не отдается в висках.
Нет объяснениям. Нет эмоциям. Нет права сделать что-то иначе. Только холодное принятие очередной ошибки, с коей еще предстоит разобраться.
Розовый «вереск» все еще цветет, и длань все еще тянется к его лепестку.
Долой дороги, преграды и улицы! Куноичи мчалась на всех парах по крышам зданий, где ей никто не мешал и не приходилось сбавлять темпа ни на йоту. Только где-то снизу раздался детский возглас, который девушка успела услышать.
- Мама, что это? Животное? Птица? Нет... Это шиноби, мама!
Но шутки в сторону: спасение пострадавших - дело серьезное.
А теперь же возвращаясь на улицу у Маки назрел вопрос - а что ей делать? Возвращаться в клановое поместье было верным путём к саморазрушению в самой нижайшей форме, так как она чувствовала, что не так хороша, что бы накостылять всем членам клана, в том числе братцу Наое, а потому - надо стать сильнее. Само собой, как и обучал её мастер, одним стилем сыт не будешь, и надо развиваться во все стороны.
"А значит - надо искать что-то за границами обычного круга интересов, да? Типа, выходить из зоны комфорта..." - на ум пришли воспоминания о том, что рассказывал мастер. О разных школах боевых искусств. Ну и также - ей надо снова вернуться к практике. Избивать всех арматуриной, что она кстати выкинула в кусты, одно дело - нарезать мечом совершенно другое.
Маки зашла за угол со всем накупленным, после чего скинула с себя старую кофту, накинула поверх узкого бюстгальтера сетчатую кольчужную футболку, что позволяла при надлежащем осмотре увидеть её бледную кожу, а также нацепила на пояс тайшё, катану и вакидзаши. На другую сторону она повесила купленный ранее респиратор, на случай, если придётся драться с какими-то ублюдками, что любят испортить воздух. Ну а на спине была небольшая сумка, куда она уложила всё необходимое. Стоит заметить, что единтвенное что пока Маки не поменяла - это брюки. Спортивные штаны и пояс оставались теми же потрёпанными и запыленными.
"Когда-то найдётся нормальная одежда - не переживай Маки, нечего париться по таким пустякам... Но вот как же мне теперь с деревни выйти, что бы искать те сраные доджо? Мастер говорил, что их не так и сложно найти. Надо только поспрашивать. Но я не слышала, что бы в Стране Огня было много самураев, кроме тех, которых я уже видела, когда обучалась у учителя. Значит, надо идти искать в другие страны. Опасная авантюра - совершенно в моём стиле, мда... Но меня наверное всё ещё считают жителем деревни - разве я могу её покинуть просто так? Наверняка нет... Значит - надо наведаться в резиденцию и спросить совета у этих шинобеев..."
Прошло не мало дней с той поры, как она побывала на кладбище с подругой. Оставив ту в покое и не надоедая своей навязчивой панибратской манерой общения, Маки все дни напролёт занималась чем только душа соизволит. Она обыскивала проулки в происках ублюдков, что могли свиснуть её бельё, после чего обходила районы в полумраке надеясь найти и тех, кто может что-то о них знать, или же просто выглядел, как подозрительный паскудный человечек, которому не будет лишним дать по голове.
Так она орудуя арматуриной просто упражнялась во владении клинком.
Не забывала Маки и про отдых. Какое-то время провела пережидая предрассвет досыпая на лужайке посреди парка, или же наслаждалась покоем и медитацией раскинувшись полуголышом на пляже на берегу реки, игнорируя слегка подозрительные взгляды прохожих.
- Кстати, надо наведаться за клинком и какой-то новой одеждой. Это шмотьё ни к селу ни к городу... - засычала Маки себе под нос расхаживая в украденной из шухляды для переодеваний одежде, то и дело косо поглядывая на окружающих, которые могли бы также косо глядеть на неё в ответ.
С такими мыслями девушка просто спокойно направилась в торговый район, где находились всякого рода магазинчики, по которым можно было быстренько пройтись и закупиться всем необходимым.
"Какие-то деньги ведь у меня остались. Удивительно, что моя семейка не забрала всё со счетов. Может, они просто не знают, что у меня он вообще был?" - слегка задумалась Маки глядя на небо. И ведь действительно - она удачно сняла наличку со счёта в банке, и даже не задумалась о том, что она там вообще была. Вот что значит - смекалочка и удача.
Сакумо закончил сбор, и направился к выходу с магазина, снова на улицы. Те в такое время суток, а был день, выглядели вполне оживлёнными. Вроде как они и спешили, но сейчас момент отправки с деревни зависел не от Хатаке, так что тот позволил себе на какое-то время расслабиться.
Сначала он остановился на одной из улочек и сел на скамью. Хатаке вытянул ноги, размял мышцы, а затем приступил к тому, что бы перебрать всё, что купил. Он методично опустошил рюкзак, после чего перебрал всё что в нём было рассортировав кунаи, сюрикены и леску по подсумкам на своем бедре и спине, на нижней части оной, где находился патронтаж для сюрикенов. Закончив с этим, Хатаке также проверил нож, который купил. Короткое танто поблёскивало в полумраке от теней из-за деревьев, что окружали улицы. Уют и благодать, не иначе. Закончив с осмотром, Белый Клык ещё какое-то время посидел на месте, после чего поднялся и направился дальше.
Собственно так его путь и продолжался аж до врат Конохи. Вскоре он будет ожидать там прихода Юкито.
Маршрут к назначенному месту пролегает через несколько других улочек - извилистых и неприметных.
Харуно идет впереди, уверенно перебирая ногами по брусчатке, в то время как её новый приятель периодически отстает.
***
Мягкая полутьма обступает угол гастронома, обезличивая всё живое подле её облупившихся стен. Слышен лёгкий перезвон стекла и хриплый старческий кашель. Суетливое копошение сменяется скрипом половиц под ногами. Противный глазу накал, отнюдь не белого, а желтоватого света уличного фонаря пронзает темноту. Он обрамляет фигуру человека со спины. Черт лица не разобрать из-за сильной отечности.
Мужчина извлекает из кармана растрепанной шинели тёмную, словно вишнёвое сердце бутылочку. На этикетке надпись «настойка боярышника». Поднятая рука трясется в пропитом предвкушении. Его пальцы до безобразия грязны и изранены. Закрученная крышечка поддаётся натиску, слетает с резьбы, падает на пол, укатывается по деревянной доске. Если опустить голову и сделать пару шагов в сторону, то её можно поднять. Сейчас не до этого! Холодный поток ветра подхватывает отдающую синтетикой сладость и крупно очерченные губы жадно присасываются к горлышку - содержимое выпито залпом.
- Ух, родненькая, хорошо пошла, - доносится следом. Занюхивает рукавом шинели, садится на половицу. Стеклотара легонько цокает на дне холщового мешка. Мужчина шмыгает носом. Покровительственное тепло разливается по его телу, даруя кратковременный эффект согрева. Одной такой будет мало.
Взгляд пьяницы неспособен обогнуть всю ширину пространства вдали, однако даже так он улавливает два продолговатых абриса, окрикивает проходящих мимо людей, коими по стечению обстоятельств оказываются Саске и Сакура:
- Эй, молодежь, огонька не найдётся?
- Не курим, - кратко отвечает розоволосая, после чего украдкой смотрит на нового приятеля и, вскинув указательный палец по направлению к главной улице, добавляет:
- Нам туда. Мы почти пришли.
Свернув за угол и пройдя несколько десятков метров прямо, они оказываются на главной площади.
К сожалению, торжественная часть фестиваля уже завершилась. Весь шум празднования постепенно начинает затихать. Ветер разносит по брусчатке остатки разноцветных кругляшей конфетти. Бумажные фонарики догорают высоко в небе. Основная масса людей уже разошлась по домам, оставшаяся - наслаждается едой, играет в игры, разговаривает. Сложно сказать: лоснятся ли их лица от сытости или светятся от счастья. Наверное и то, и другое. Сиротливо-голые прилавки некоторых торговцев свидетельствуют о хорошем аппетите коноховцев.
- Эх самое интересное пропустили, - с досадой молвит Харуно. Проходит минута-две, однако ответная реакция не поступает. Как можно быть таким сложным к восприятию человеком? Он что, игнорирует?
- Саске?
Девушка оборачивается и становится свидетелем следующей картины: вышеупомянутый Саске стоит как каменный и смотрит вслед удаляющимся силуэтам. Отец, мать, ребенок - полная счастливая семья.
- Ты что, ребёнка никогда не видел? Не пялься так, это выглядит странно, - прокомментировала она, сократив расстояние с юношей до пары шагов, - Личное пространство как-никак.
Это место должно было взбодрить Учиху и принести красок в серый однотон его будней, однако…
- Не похоже на то, чтобы тебе было весело. Похоже я облажалась, - девушка тяжело вздыхает, кладет руку на плечо товарища и смотрит прямо в глаза. Их непроницаемая чернота не выражает ровным счетом ничего.
- Если тебе здесь не нравится, ты можешь уйти. Честно говоря, я и сама не собиралась надолго задерживаться, - она произносит эти слова с целью услышать искренний ответ и принятое им решение, затем без всякой видимой связи добавляет:
- Пойду искать подработку.
Не зная, свидятся ли они ещё или нет, Харуно убирает руку с чужого плеча и мерным шагом направляется в сторону резиденции деревни.
Мито и Джодио уже шли по многолюдной центральной улице Конохи.Мито выслушала своего напарника и немного усмехнувшись ответила:
-Ничего страшного,главное миссия выполнена и жизни тех кто были подвержены опасности спасены,я отведу их в госпиталь подожди меня здесь.-После этих слов Узумаки повела бывших пленниц в госпиталь и передав их ирьёнинам с легким объяснением того что произошло вернулась на центральную улицу к Хьюге.
-Всё,осталось только отчитаться в резиденции.-С улыбкой произнесла куноичи и напарники продолжили путь.
Конечно подобные слова ее засмущали, хотя скорее пристыдили. Она в отличии от других, готовить не умела, хоть и представитель клана самого обжорливого, наверное в мире. И все же, его слова задели ее самолюбие, от чего девчушка надула свои щечки.
- Вот и попробуем вашей готовки!
Горделива вздергивая свой носик к небесам, та следует за мужчиной, к дому учителя или же этих братьев.
Интересно, насколько умел он в готовке? И чем решит удивить Акимичи?
Небольшой стыд и обиженное состояние, как рукой смахнуло, стоило ей подумать о том, чем ее будут седня кормить. Чипсы это конечно вкусно, но хотелось что-то другое, а в родительский дом топать не имелось желания.
1 | 2 | 3 |
4
|
5 |
...
|
149 | 150 | 151 | 152 | 153 |