Улицы в запустении. Такое не часто можно увидеть, даже ранним утром. Происходило подобное лишь в случаях, когда случилось что-то глобальное, вне зависимости от того, положительный или отрицательный характер у этого действия.

Встретив старушку, молодой человек тут же решил разузнать у нее, что именно стряслось, ведь он ни сном ни духом.

- Доброе утро. Эм... Послушайте, а не подскажете, что-то случилось? На улицах практически никого нет.

- Ну, ты что, сынок, совсем ничего не слышал ночью? Да уже вся деревня об это толдычет.

- А... правда? - перебил ее Хаширама. Ему было неловко из-за того, что он, возможно, был единственным, кто не знал о том, что произошло этой ночью.

- Так вот, чтоб ты знал, у нас произошла огромная трагедия! В поместье клана Учиха произошел взрыв, а потом и пожар. Ох, горе-то какое... Но говорят, что сейчас уже все под контролем и всем оказана помощь. Вот только никто не знает, что же именно произошло. Сейчас там все огородили, не подступишься, скорее всего, большинство людей там.

В этот раз парень все-таки дослушал рассказ до конца. Впрочем, он не смог бы и слова произнести. Взрыв? Как такое могло произойти? Почему это вообще допустили? Сенджу переполняли эмоции, он одновременно был зол и пылал решимостью оказать содействие, но взяв себя в руки он сначала распрощался с пожилой женщиной.

- Спасибо за рассказ. Пойду постараюсь хоть чем-то помочь им!

Договорив, парень поклонился, после чего тут же ринулся в сторону Резиденции. Нужно было понять, чем он сможет помочь в данной ситуации.

Снова возникновение посреди улицы:

— А перемещаться так намного проще. — Усмехнулся Сатору. Занимает меньше времени, что очень удобно, если надо действительно спешить. 

Учиха снова мотнул головой. Чёрные волосы соскочили немного вправо. 

— Очень надеюсь, что в скором времени я смогу выполнить что-то более-менее сложное. Странно, что у меня, как у шиноби, до сих пор нет какой-то определённой цели. Всё то, о чём я думаю, скорее просто жалкая мелочёвка. Просто, к примеру, набраться побольше опыта и стать немного сильней, это действительно мелочь. Хотя, если так подумать, чтобы стать сильней нужно много тренироваться. Но я хочу добиться чего-то большего, как ниндзя. Это должен быть путь, по которому я буду идти и не сдаваться, несмотря на все трудности...

В таких размышлениях вслух Сатору медленно разгуливал по ночной улице.

На главной улице деревни появилсяШуншинchakra(50) появился рыжеволосый представитель клана Яманака. Техника перевоплощения уже была снята и он находился в прежнем виде. Белый плащ и маска, что скрывала личность. Этот силуэт быстро двигалсяКонтроль Чакрыchakra(10) по крышам зданий, оставаясь незамеченным для жителей, который по счастливой случайности оказались на улице в такой поздний час.

"Надеюсь, он будет в штабе. В противном случае придется идти искать в резиденцию". С этими мыслями Фу оттолкнулся от бетонной поверхности здания и полетел в сторону заброшенного дома.

Сатору через некоторое время добрался до своего дома. Крики немного отдалились, но всё ещё не утихли. Пока что он спас лишь нескольких людей, но это тоже хорошо. Особенно для генина, у которого нет опыта как шиноби. "Я спасу слишком маленькое количество людей! Разве я не должен был спасти ещё больше? Если не можешь спасти больше, значит, ты слаб. Значит, тебя не достаёт силы, чтобы сохранить больше жизней людей! Ещё постоянно тревожат эти мысли о шарингане... Почему Учиха должны терять близких, чтобы получить силу??! Почему мы вообще живём в этом жестоком мире?" Дальше у Сатору просто не было сил даже думать. Он просто лежал на кровати. Его веки слипались от безумной усталости. Его разум накрыл тревожный сон. Словно назло всем его эмоциям во сне повторилось всё, что было в квартале.

Ибики рванул с места так резкоКонтроль Чакрыchakra(10) , что бетон под сапогами треснул. Его плащ взметнулся как крылья вороны, когда он на полной скорости влетел в ночную тьму Конохи. Ноги сами знали дорогу - через крыши пекарни, по шатким водосточным трубам, мимо спящего квартала торговцев. Где-то позади терялись испуганные крики прохожих в свисте ветра. Он обязан явится как можно скорее. 

Сатору тяжело дышал, на глазах читалось огромное волнение. Многие дрожали, отталкиваясь от земли, оставляя на тропинке след от сандалей. Перед глазами на главной улице мелькали дома, магазинчики, вывески на белоснежных полотнах, но брюнет совершенно не обращал на это внимание, в его мыслях было только: 

«Нужно хоть как-то помочь! Я ведь тоже Учиха!»

Лунный свет стекал по пустым улицам Конохи, когда Ибики возвращался в разведывательный корпус. Сигаретный дым клубился за ним призрачным шлейфом, растворяясь в ночной прохладе. Глухие шаги эхом отдавались от спящих домов. Он затянулся глубже, пытаясь восстановить в памяти каждую деталь архива. "Украдены чиновником..." - мысль прорезала сознание как клинок. Кто-то внутри системы работал аккуратно, профессионально. Окурок, брошенный на мостовую, вспыхнул последним багровым вздохом. Ибики потушил его каблуком, одновременно поднимая голову к освещенным окнам корпуса. 

Вдруг, со стороны поместья клана Учиха прогремел взрыв. Ибики в спешке оглянулся и заприметил черные клубы дыма вырывавшиеся с территории Учих. Дым, казалось опоясал весь лунный свет.

- Нужно торопиться... -  Пробормотал Ибики себе под нос еле стиснув зубы. И тут же стрелой побежал в разведывательный корпус.

Он не мог позволить себе право на слова. Отвердеть всем телом в должном ему смирении, едва ли преклонить голову, ощутить порыв словесного сквозняка у ушей — единственные присужденные ему прерогативы. Эбеновый силуэт подле был обделен видимым вниманием, лишен его взгляда или же голоса, но всякое из его изречений вопреки находило свои цели — каждая из нот в интонации, заминка, проступившая язвительной ухмылкой на устах, каждый из оттенков манеры, что пробивали собой брешь в отзвуках дальних гвалтов людских столпотворений. Но их смысл, их атрофия, их самообман имели достаточный упор, чтобы ниспадающие локоны цвета темного каштана соприкоснулись с линиями очертившихся скул...

Всякое из слов неизвестного обдавало окрест далеко не весом, но лишь лишним шумом. Звучало голосом, обточенным врожденным упрямством, словно то никогда не знало в себе и доли сомнений, что заставило лавандовый взгляд сокрыть себя за опустившимся веком. Воздух смешивался с суждением, чей остов не имел ничего общего с ясностью — только с незыблемым чувством абсолютной правоты. С самодовольных губ слетала резолюция, постулат, наполненный напрасной уверенностью того, кто в обмане исключительностью собственной крови давно перестал осязать в себе сомнения, а потому — обрек себя на слепоту.

Смазанная тень окрыла его физию легким аспидом в старании утопить в себе все изгибы прежде, чем те могли бы искривиться в отрицании чуждого мировоззрения. Но бесстрастное выражение, едва ли тронутое мягким отливом омерзения, — вся его доля, кою Хьюга мог себе позволить. По плечо высился не человек, но всего лишь механизм, чья работа выверена течением крови множества поколений, чьи изречения имели слишком предсказуемую для его клана догму.

Ответа не последовало, даже когда чернота в фигуре отступила, шаг за шагом смешивая себя с мириадой лиц, спешащих укрыться от наступления скорого дождя. Не из сдержанности, но презрения к каждому звучанию его губ. В них не было сути — лишь напыщенная оправа, тяжелая присущей его имени самоупоенностью. Они, выходцы из родовой обители Учиха, всегда несли в себе подобный порок. Извечно перевирающие ярость с чем-то праведным, вскрик с истинностью, боль с достоинством. Им словно казалось, что каждая из трагедий — благородье их рода, но не яд, что разъедает изнутри. И каждое из их слов сродни стенанию обиды, а подноготная взгляда — мания величия, облеченная формой узора их силы. И всякий раз, когда один из них открывает рот, кажется, будто весь клановый оплот взирает на тебя с обидой, намеренно забывая, что давно уже сам стал причиной своей грезы отлучения. Тем, кто убегает от собственных уязвимостей в надежде воцарить их в орудие. Тем, кто из страха перед собственной ипостасью кричит о слабости и силе.

Человек, чье имя он не знал, — дитя собственной гордыни. Как и все они. Неджи доводилось лицезреть подобных воочию. Не по лицам, но по глазам. По манере держаться собственных слов. По неизменным верованиям в одну простую истину: если тебе хватает сил, чтобы раздавить, значит, правда на твоей стороне. Непоколебимая иллюзия для тех, кто отмечен силой ее различать. Слишком жестокая ирония...

Наконец он выпрямился телом, чтобы сделать шаг ей навстречу. Мягко, неторопливо. Чтобы приблизиться к ней практически вплотную и обрисовать глазами влажную ткань ее одежд, прильнувшую к плечам от веса дождя второй кожей. Монохромный серебрит в очах осторожно скользнул ниже, на ее руки, на утонченные пальцы, вжимающие свои фаланги в ткань, словно та была последней из способов удержать себя за чертой сложившейся реалии вокруг. Плечи — напряжены. Голос — всего лишь тихий шепот, будто затерянный в страхе быть услышанным. И следом его взгляд касается ее глаз, трогает ее недра сквозь пелену, сквозь уплотняющиеся мириады капель, слетающих с небосвода, сквозь блеск в ее зеницах, сквозь чувства, коим нет места на лице или же за грудью. 

Ответ на ее вопрос последовал не сразу. Он лишь опустил взгляд, не вкладывая в этот жест ни йоты покорности, но лишь отчаянную попытку отсечь от себя все лишнее.

— Чтобы быть рядом. Все остальное для меня не имеет значения, госпожа Хината, — ровный голос тронул ее слух, словно в их сердцевине скрывалось нечто обыденное. Но в этих словах пряталось слишком многое для него. Слишком личное. И намеренно тихое, чтобы не быть услышанном кем-то еще...

Он всегда обращался к ней с поклоном, с отрешенностью в голосе, с тем холодом за словами, кои необходимы, чтобы не выдать жар изнутри. Потому что так велит долг. Метка на лбу, пустившая свои метастазы значительно глубже, чем до телесных черт — не всего лишь символ подчинения ведущей ветви, но клятва ставить ее жизнь выше своей. Именно этим клеймом было проще объяснить, почему он здесь. Почему смотрит на нее так, будто мир начинается и заканчивается на изгибе ее силуэта. Но...

Истина не кроется в печати или же в долге... 

Во всем этом мире, полном хладного ветра и застылого камня, разрозненном ничего не значащими для него лицами, важной оставалась лишь она одна. Потому что она его ориентир. Потому что, если она исчезнет, он больше не сможет различить темноту и свет. И он научился молчать, чтобы не разрушить ее. Быть рядом, но не прикасаться. Всего лишь смотреть, но не взывать к ней. Но даже в этом безмолвии она была для него не частью крови, но ее направлением. И искать ее даже просто глазами в толпе — это его фатум. Даже если когда-нибудь она утратит нужду видеть его рядом. Даже если уйдет навсегда. Потому что его «навсегда» — это не бесконечность во времени, но лишь она одна. Он искал бы ее даже без обязательств. Тянулся к ее теплоте даже во времени, где не существует клана, иерархий, крови и обетов. Ведь все, что было в нем, все, что хоть как-то держало его на поверхности, было связано с ней. Потому что только рядом с ней мир воплощался во что-то настоящее...

Человек, когда-то противившийся собственной крови и ее обетам, не знал, когда это стало его личной аксиомой. Быть может, именно тогда, когда впервые он увидел, как она дрожит, но все равно поднимает глаза? Или годами позже, когда принял одну простую истину, что ее слабость — не изъян, но способ сопротивляться. Или одной ночью. Посреди собственной крови на темной древесине... С нестерпимой болью в руке, что прошивает до кости в старании выдавить стон... С теплом ее ладони на своей, с блеском ее глаз, трогающих его блеклый и ничего не выражающий аспид... Быть может, именно тогда, когда твердыня дала трещину, испустив наружу чувство, кое больше никогда не загнать за барьеры.

И, стоя рядом с ней, он мог бы сказать, что просто исполняет нетленный приказ, предназначенный ему по праву рождения. Что ценность ее жизни значительно превышает его собственную, потому что такого веление уклада их рода. Но... он был здесь, потому что иначе не мог. 

Потому что все остальное... 

...не имело для него значения.

Чужой голос отвлек его раньше, чем он смог осознать его смысл. Резкий, монотонный, выверенный, лишенный эмоциональной черты — но слишком различимый посредь шума дождя. Его пальцы едва ли дрогнули, аккомпанируя взгляду, скользнувшему на появившуюся перед ними фигуру с мордой животного на лице, отпечатанного в белоснежном фарфоре. Та категория ветвей деревни, для коих нет ни страха, ни морали, ни долга — лишь чей-то приказ. И они всегда взывали если не гневом, то крайним отвращением. Ведь именно такие, без лица и имен, приходили, когда нужно было стереть грань между собственным выбором и чужим.

Он не произнес ни слова — только повернулся в голове, едва ли, чтобы краем глаз взглянуть на нее. Чтобы уловить оттенок тревоги в ее взгляде, кой еще не успело размыть время.

Глубокой ночью, когда даже лунный свет казался приглушенным, узкий переулок у главной улицы Конохи погрузился в безмолвие. Из тени между двумя домами, словно сама тьма обрела форму, возник силуэт в маске Анбу. Его черный плащ не шелохнулся, движения были бесшумны, как дыхание ночи.

- Пора, Итачи-сан. Следуйте за мной. -  голос шиноби прозвучал тихо, но чётко, словно лезвие. Он не стал представляться. Не было в этом нужды - они оба знали, зачем здесь. В тот же миг, словно в ответ на его слова, где-то вдалеке, в стороне поместья Учиха, раздался глухой удар. Небо на мгновение озарилось багровым отсветом. Взрыв. Шиноби Корня не дрогнул, лишь слегка повернул голову в сторону звука, будто проверяя, сработал ли план. Затем его взгляд вновь устремился на Итачи. Как только Итачи подойдет к нему в переулок, тот скажет:

- Теперь ты призрак, - произнёс он, и в его голосе не было ни сожаления, ни одобрения. Только холодный расчёт. - Следующий шаг - исчезнуть. Тени сомкнулись за ними, будто стирая всякие следы их присутствия. Улица снова опустела.

Без колебаний, без отсрочек. Приказ будет выполнен с безупречной точностью, ни секунды лишней, ни мгновения слабости. Учиха уже покидалШуншинchakra(50) пределы зала собраний Анбу, его фигура медленно растворялась в кромешной тьме, навсегда стирая из памяти упоминание о Учихе Итачи.

"Прости меня, Саске".

Он не шел, он резал пространство, стремительно и неумолимо, точно клинок выпущенный из ножен. Время больше не текло, оно истекало, каждая секунда, каждая дробь мгновения, украденная промедлением, могла стать роковой.

В его груди больше не бушевали бури, ни страха, ни сомнений, ни терзаний прошлого - лишь холодная, абсолютная решимость закаленная в огне. Судьба сковала его новыми цепями и теперь он шел по тому пути, как призрак, не оставляющий ни следов, ни сожалений.

Шаг, еще шаг. Воздух чистый и ледяной, наполнил легкие, выжигая изнутри последние остатки слабости, с каждым вздохом он чувствовал, как тяжесть с плеч спадает, как исчезает та заноза, что годами глодала его сердце. Тяжелая ноша стала обыкновенностью. Он не оглянулся, выбор был сделан и этот выбор был безвозвратным.