Дааааа. Вы думали, что Мурасамэ отдыхает, не так ли? Но нет. Мурасамэ кое что осознал спустя долгое время. Его базовые техники из за отсутствия практики потеряли свою изначальную силу. И всё это время на реке Мурасамэ пытался восстановить своё мастерство в их исполнении. Но к счастью или сожалению, он смог лишь на половину восстановил мастерство превращения и контроля чакры. Но многого не наверстать, находясь тут. Но вот на тренировочном полигоне уже возможно продолжить свои тренировки. Именно поэтому Мурасамэ ушёл.

Когда река наконец показалась на горизонте, мальчик почувствовал, как сердце забилось быстрее. Река была мутной, покрытой мелкими отблесками солнечного света, и, как оказалось, вдоль её берегов действительно лежало множество пакетов, бутылок и другого мусора. На берегу Наруто встретил местного работника, старика с густыми седыми волосами и маленькими круглыми очками. Он стоял, держа в руках корзину и сеть. Разглядев Наруто, когда тот подобрался уже почти в упор, рослый мужчина улыбнулся. 

- Ага, ты тот самый мальчишка, который взялся за это задание? - добродушно спросил он, протягивая инструменты, - хоть кто-то в этой деревне не гнушается такой работой…

Осознание, что на него спихнули самый “хлам” подступало к горлу, желая вырваться наружу классическим ругательством блондина. Но отступать было поздно, да и кажется другого ему не поручат. А потому Наруто гордо вскинул голову и скрестил руки на груди, - Я Узумаки Наруто, а не мальчишка. Запомни это имя, ведь ты глазом не моргнёшь как эта речка будет блестеть от чистоты!

Старик хмыкнул, но ничего не сказал, просто передал ему сеть и корзину. Наруто с интересом разглядывал их, пока не заметил, как в воде проплывает что-то напоминающее кучу старых тряпок.

Наруто решил, что начинать будет с берега. Он размахнулся и бросил сеть, но та, вместо того чтобы плавно лечь на воду, зацепилась за ветку дерева на противоположном берегу.

- Эй, ты чего? - закричал он на сеть, будто та могла его услышать. Несколько минут мальчик тянул её назад, но она никак не хотела освобождаться. В конце концов, Наруто спрыгнул вниз, собрав чакру в ступняхКонтроль Чакрыchakra(5) и  перебежал по воде на другую сторону, освобождая застрявшую сеть. Вернувшись обратно, он вытер пот с лица и снова попробовал. На этот раз сеть легла удачно, и он начал вытаскивать из воды мелкие куски мусора. Бутылка, какая-то… штука, похожая на башмак... О, а это что?

Наруто с интересом поднял из воды сломанный зонтик, внимательно посмотрел на него и вдруг представил, как с этим зонтом мог бы выглядеть сам. Распахнув его и придав себе максимально серьёзно-грозный вид. После чего, посмеявшись над своим отражением в воде, продолжил работу.

Через какое-то время Наруто решил, что работать с берега слишком скучно, и перешёл на хождение по воде. Это выглядело намного эффектнее, и он каждый раз представлял, как кто-нибудь из жителей случайно увидит его и подумает: "Вау, какой крутой парень!"

Он ловко доставал мусор прямо из воды, иногда ныряя с головой. В одном из таких случаев Наруто нашёл старую куклу с оторванной. Скоро она была отправлена точным броском в корзину у берега. 

Мимо реки проходили разные люди. Кто-то остановился и одобрительно кивнул Наруто, но не обошлось и без тех, кто добавил работы. Одна молодая пара, прогуливаясь по мосту, небрежно бросила в реку обёртку от конфет.

- Эй! - закричал Наруто, подпрыгнув от возмущения. - Вы че! Я кому здесь убираю?

Пара, смущённо хихикнув, быстро скрылась из виду, но Наруто не собирался оставлять это просто так. Он собрал чакру в ногах и буквально влетел на мост.

- Если ещё раз увижу - пожалеете! - крикнул он вдогонку, тыча в них пальцем, и, кажется, пара на всякий случай ускорила шаг. То ли от угроз, то ли оттого, что они исходили от “лисёнка” Листа.

К полудню корзина Наруто была заполнена до краёв. Он собрал столько мусора, что еле-еле удерживал корзину, шагая к месту сбора отходов. Его одежда была грязной, лицо перепачкано. Но его взгляд при встрече с мужчиной засиял бодростью.

Когда старичок увидел его, он с одобрением похлопал мальчика по плечу, - Отличная работа, парень. Ты действительно постарался.

Наруто поставил корзину и гордо вытер нос рукавом, - Ещё бы! Не забудь всем рассказать, кто “спас” реку, даттебайо. -уже размахивая рукой, кричал к удаляющемуся силуэту старика.

Он встречает словесный поток хладным безмолвием, непринужденно взирая на образ из прошлого, ныне казавшийся частью чьей-то ирреальной фантазии, оттиском, коему никогда не было места среди розовых цветов. Каждое женское придыхание неминуемо оставляет в сознании грубую метину, словно кто проводит стальным острием по металлу, вырисовывая в памяти совсем иной облик.

Его взгляд падает чуть ниже, неторопливо следует по ее одеждам, впоследствии останавливаясь на движениях утонченных рук, а затем и точёных ног, в настоящем лишенных былой суетливости. Знакомый лик. Знакомый голос. Знакомая фигура. Словно представление, выбравшееся из снов в стоическую явь. Черты, определяющие небезразличный, навечно хранимый в памяти отсвет, но, властные уже совсем иному человеку. Та, что стоит перед ним, не поджимает руки к груди, не ежится в плечах, не следует глазами за его угольным взглядом надеждой, тщетно сдерживая прилившие к щекам румяна... Она другая. Более спокойная в собственных выражениях. Более резкая в собственных словах. Ее уста бросают неясный ему вызов, но не по прямой линии, движения ее губ чертят искривленные параллели на его же манер, отражая их суть в утробе зеркальной глади его иллюзии.

Глаза едва ли заметно щурятся, уста своей неподвижностью все еще скупы на слова. Саске только лишь наблюдает, как фигура отворачивается и делает шаг прочь. Одно лишь движение в ногах значит куда больше слов — Сакура больше не страшится оставлять его за спиной. Она больше не подконтрольна когда-то непреложной догме строить свой путь подле его поступи. Отмолчаться и содрогнуть воздух звучным «хм» — лучший из вариантов.

Брюнет не сразу двинулся с места. Ноги, казалось, предательски вросли в обтрепанную временем древесину, а в голове шумит не столько речное течение, сколько мысленный флюид. Розовый вереск воплотился в ледяной налет озерного зеркала, за коим скрывается уже неизвестная для него глубина. В мелодичных переливах эвкалиптовой зелени, безгранично зиявшей в зеницах женского естества, слишком явно скрываются и другие вопросы, но все ответы он предпочел держать при себе.

Прежде чем сделать шаг следом, юноша мешкает, невзначай вглядываясь в прибрежье, ненамеренно касаясь чернотой в глазах одинокого бутона, прибившегося к каменной россыпи на берегу, и кремового цвета прильнувшего к нему лепестка.

***

- Саске, - машинально повторила розоволосая, однако имя юноши не сыскало должного отклика ни в участившемся биении сердца, ни в чертогах её разума. Оно рассыпалось на крупицы звуков и, с быстротой таяния первого снега на простертой к небу ладони, исчезло. Мокрый след на кипенном бархате кожи, позаимствованный для сравнения, отпечатался калькой в действительности. Прохлада, возникшая в кончиках пальцев, уплотнилась в области запястья, гангреной двинулась выше к предплечью, затаилась на подступе к горлу, заставив девушку сглотнуть образовавшийся ком.

Сакура закусывает нижнюю губу и краткое вдумчивое «хм» разрезает тишину минутой после. Почему? Почему её тело реагирует так, будто слышит имя впервые? Почему это её беспокоит? Ведь должно же, да? 

Девушка всё же решает избежать фраз «рада знакомству» и «очень приятно». А вдруг приятно, но не очень? Стоит ли в таком случае кривить душой или достаточно быть избирательной в высказываниях? 

- В этот раз постараюсь не забыть… Саске, - огнелюбивые эвкалипты всматриваются в смоляную черноту глаз напротив - пытаются найти ответы. Девушка из вежливости улыбается.

В момент зрительного контакта её начинает захлестывать ощущение дежавю. Оно, как и чувство вины человека напротив, неотступной тенью шагает рядом. Косолапой, по-медвежьи огромной в масштабах темноты, и совершенно крохотной, мышиной на свету. И пусть имя ей кажется чужим, неподходящим, но вот глаза… Их она уже где-то видела. Возможно даже когда-то, как и сейчас, пыталась понять, разглядеть человека за скорлупой. Сложно. В них нет неподдельной душевной мягкости, лишь безбрежная звенящая пустота и многолетний холод, которым минутой ранее обдало её собственное тело. И как он не сошел с ума, варясь во всем этом дерьме в одиночку?

Девушка ещё не знает, что его холод ей не по зубам. Умозатратный в своей прожорливости, утомительный для долгих разговоров по душам. Это то же самое, что рыть промерзлую почву голыми руками в поисках клада - только грязи под ногтями набраться. Пусть юноше будет уютно в его баррикадах.

В зелени глаз напротив Саске не увидит ничего, что говорило бы о готовности гореть без остатка. Это больше не та Сакура Харуно, которую он знал. Она не торопится жить. Её не преследуют наивные мысли. Влюбленная в него девушка, товарищ по команде - оба ярлыка остались в прошлом, где им и место. Теперь всего-навсего знакомая, приятельница на одну ночь под звездным небом.

 Что это за «причины» такие, напрочь отрубающие память о другом человеке? Ты либо помнишь кого-то, либо нет. Что значит «иначе»? Лапшовес несчастный. В таком случае, им стоит держаться друг от друга подальше, чтобы перестать быть камнем преткновения на раздорожье жизненного пути.

- Например какие? При каких обстоятельствах мы вообще познакомились? Мне вот очень интересно услышать из уст первоисточника подробности нашей первой встречи, - последующие слова юноши побуждают розоволосую задавать наводящие вопросы. Ситуация кажется ей странной.

Взгляд со стороны: смазливый чел с обложки внушает семнадцатилетней девушке, что они знакомы. Говорит какими-то загадками об их прошлом и под благовидным предлогом поздней ночи настаивает на проведении домой, вот только… Она его не помнит. Какова вероятность иметь проблемы с памятью в столь юном возрасте? А если это касается только одного конкретного человека? Человека незаурядного, подпадающего под типаж, к которому дурочек вроде неё влечет с повышенным слюноотделением. Мистер «десять из десяти» по шкале привлекательности. Он явно упускает тот факт, что перед ним не просто «деревянная девочка», а настоящая куноичи.

  Излишняя настойчивость со стороны Учихи заставляет особь ощетиниться. Она разворачивается и начинает уходить, отдаляться от причала в сторону главных улиц деревни.

  - А я и не откажусь, только пойдем мы не ко мне домой… В другое место. Тебе должно понравиться, - с издевкой молвит розоволосая, давая понять двусмысленную формулировку собственных слов. Увидит ли он в них зачатки стеба или же воспримет, как предложение интима? Плевать. Когда юноша следует за ней, Харуно продолжает: 

- Тебе несказанно повезло. Сегодня особый день. Даже в это время суток на улицах полно людей. Вижу, ты любишь игры, да? Весь такой важный, таинственный. Мы сыграем в одну.

***

Палевая глубь небосвода плавно утопала в ночной пропасти, растворяясь в черном небытии и скрывая под ее бесцветной смолью ускользающие от глаз краски. Он недвижимо взирал на угасающий рудимент природной иллюминации, всецело отдаваясь почти забытому, но значимому своим звучанием голосу. Голосу, напоминавшему переменчивое придыхание весны, — то ласковый, как тепло первых ветров, то неистовый, как глас самума. Каждое слово, каждый отзвук мерно подступающего к закату вечера уподоблялся огню, ленно затухающему в прощальных мерцаниях где-то вдали. Очередной ориентир к свету во тьме, кой тянет свой луч на единственно верную, но не предназначенную для его пути тропу, вновь развеивает черную реалию. Стена безразличия остается неприступной, лед в отрешении ониксовых глаз бесстрастно взирает на весомость над ними; ни единой, даже маленькой бреши. Но, крохотный проблеск, упрямый и неугасимый, усердно ищет пролом, просвечивает толщу апатии, колеблясь в сознании подобно речной глади под проворством скользящего на ветру бутона. 

Ее голос, словно крохотный отголосок из давно увядших во времени дней, невольно вытягивает в явь самые далекие из образов, кои старательно пытались изничтожить посредь черноты иных воспоминаний. Особенно последние... Когда-то он сочился надеждой и теплом, трогал его, как светлый блик промерзшую землю, но ныне девушка звучит совсем иначе — отчасти сдержанно, почти чуждо, а иной раз с напускным дружелюбием, как полагает простая человеческая вежливость. Эта перемена слишком явно бросалась в глаза, как и напористые ощущения, что прошлое все еще властно над его решениями. Старые сожаления снова оживают, сомнения распускаются сорными побегами под звучание каждой ноты придыхания девушки с розовым волосом, и его взгляд лишь на мгновение наскальзывает на ее образ, прежде чем снова вернуться к вышине под тихое и едва ли слышимое «хм».

Его глаза всегда ютились в объятиях непреложного льда, они всегда источали один лишь хлад, но момент ныне полнил их бесконечной глубиной, словно те не просто скрывают за собой тьму, но зияют бесконечной пропастью, куда свет не в силах протянуть свои золотые нити. Он взглянул на нее, как человек, что взирает на что-то утраченное, но не испытывающий при этом ни сожаления, ни радости. Однако глаза-отражение сердца лишь прячутся под сплошным иллюзорным покровом.

Ощущение себя в тени мыслей, возложенных в разум случаем, стягивают все его нутро, будто каждый уголок кладези за грудной клеткой сдвигает опоенным отравой крюком в один тугой узел. Тонкие движения ее рук, на кои он вновь взглянул лишь краем глаз, ее попытка сложить форму веера из пальцев — череда утонченных жестов, с которых хотелось хотя бы сдержанно ухмыльнуться, подтянуть уголки губ в слабой, но искренней улыбке. Разум наливался красками, отмечался неожиданным контрастом: ее нежность, ее неведение, словно новые тона на старом холсте, где когда-то было место только болезненным оттенкам и патинам из грусти.

В нем не было и доли желания, чтобы она воцарила в себе те оттенки вновь. Воспоминания способны пронзить разум не хуже зазубренной иглы, вонзающей плоть, а он — самая болезненная и острая из этих игл в ее жизни. Необходимость защитить от самого себя — вынужденный камень на дороге, но он продолжает делать шаг в обход, до сих пор оставаясь на этом перроне. Ее взгляд, ее жест в этой новой, неизведанной ею действительности, возведенной в иллюзии — его испытание. Она изменилась, но осталась все той же Сакурой.

Неприятное чувство от ее наивности оседает липкой паутиной на сердце подобно яду, но меж тем окрест в груди делит и незыблемая уверенность, что именно так и должно быть. Прошлое лучше оставить смазанным бельмом, иначе нового ожога на подкорке и опадающей листвы розовых цветов не избежать.

Она говорит, осыпает полутишину вопросами, изживая все стороннее и неважное его действительности, а он лишь взирает на горизонт, уже окрывшийся темным покрывалом.

— Сомневаюсь. — краткий, отстраненный ответ о шансе на прощение звучит почти механически, словно самому себе. 

Ее слова и движения легки, но каждое касается его как раскаленное острие, вынуждая наконец скользнуть черными к заостренному в подбородке личику и открыто повернуться к нему в голове. Заставляют еще раз воззреть этот новый холст, который он страшится испортить своим прикосновением. Внутренний голос вновь звучит словом, что лучше уйти, но намерение сделать шаг прочь всякий раз упирается в невидимую стену. Тишина ночи, волнение внутри и чувство искреннего интереса, влечения, несвойственные человеку с холодной кровью в жилах, — вожделения, кои он не в силах подавить.

Сакура не помнила его, по-настоящему не знала, а он больше не ощущал между ними прежней связи. Она была рядом, телесный сосуд, к коему неосознанно тянулись глаза, высился всего в шаге, но все, что когда-то скрывалось за ним, уже было мертво. Продолжать этот диалог, с каждой секундой вновь проникая в ее жизнь, — безрассудная несдержанность. Но, его глаза хотели узреть, какой она стала теперь, без его тени над ней.

— Мое имя... — слова тихо срываются с губ, холодно, как и всегда, однако в них кроется едва ли различимый оттенок тепла, намеренно смягчающий интонацию. Брюнет сводит взгляд в сторону, устремляясь к пустоте у воды, — Саске. Есть причины, по которым ты не можешь меня помнить.

Говорить о собственной причастности к клану Учиха не было никакого смысла, символ на белой ткани за спиной значил куда больше простых слов.

Юноша без какого-либо интереса вглядывается в россыпь лепестков на воде, чтобы скрыть легкое движение на устах — едва ли заметный след сожаления. Желания, кардинально противоположные в своих ипостасях, вьются в разуме терновой лозой — место рядом с ней осквернено рисками, но шаг вопреки не ведет его прочь. Каждое ее проявление рядом водворяет стремление уберечь Харуно от забытого, но оно меркнет пред эгоистичным, не придающимся контролю порывом вновь стать частью ее жизни, хотя бы на немного и в ином обличии.

Безмолвие затянулось, и он едва ли слышимо обдается излюбленным «хм», дабы снова привлечь к себе внимание. Притянуть ее взгляд к холодной телесной оболочке незнакомого человека с пустыми, будто бездонными глазами, в коих недостижимы даже намеки на эмоциональные просветы.

— Ты не должна помнить, — ее образ вновь неясно отражается в смоляном взгляде его глаз, медленно оторвавшихся от пересвета уличных фонарей на речной глади, — Потому что тогда многие вещи показались бы тебе иначе. 

Учиха не собирался разворачивать сердцевину собственных слов. Пусть ее воображение дорисует недостающие линии.

— Уже слишком поздно. — брюнет произносит слова совсем тихо, вдумчиво, всматриваясь в полусвет лунного диска, показавшегося у аморфной окраины посеревшего в ночи облака, — Пойдем. Я провожу тебя.

Он сам не знал, зачем сказал эти слова. Просто вырвалось, само по себе.

— Я не приму отказа. — не разрывая зрительный контакт, он повернулся к ней торсом в ожидании.

Ему было неважно, какой из ответов ее голос преподнесет его ушам, он так или иначе удостоверится, что она благополучно добралась домой. Проводит ее, ступая рядом, или же сопроводит незаметно от глаз. Несмотря на то, что ночь уже блистала своим молчанием над ними, он не имел слабости в волнениях за ее жизнь, поскольку знал, что она в силах за себя постоять. Просто желание пресечь любую из неприятностей, кои могли испортить ее вечер, было сильнее всего.

Мадара ничего не ответил девушке лишь как ей показалось хмыкнув ушел в неизвестном ей направлении.

-"И что я сказала не так? А в прочем не важно, я сюда пришла ради тренировок с чакрой."-Пронеслись мысли в голове куноичи и та подойдя к реке сосредоточила чакру в ступнях и через секунду уже ходилаКонтроль Чакрыchakra(1) по воде.

-"Я чувствую что контроль энергии стал лучше,но знаю что можно ещё лучше!"-Воодушевленная Сенджу побродилаКонтроль Чакрыchakra(1) по водной глади реки какое-то время, после чего вновь ступила на сушу.

-"Что-то я проголодалась,пожалуй закончу с тренировкой."-Мысленно сказала Тсунаде и направилась на центральную улицу Конохакакуре.

(метка случайно поставилась)

После слов Мадары блондинка на секунду задумалась и сказала с нотками некой строгости в тоне:

-Да медицина направлена на сохранение жизни,я знаю что в условиях нашего мира спасти все жизни просто невозможно,либо меня убьют и мои товарищи погибнут, либо я убью врага и спасу жизни моих друзей.-Сделав паузу Тсунаде продолжила:

-Ты прав пока я не могу показать сильных техник ирьёниндзюцу и больше походит на то что я кого то покалечу чем вылечу,но это не так я найду способ как совместить мои навыки!-Карие глаза куноичи загорелись огнём,вся её душа горела этим желанием.

"Вот оно что... Эта девушка способна сохранять концентрацию скальпеля даже в момент прямого взаимодействия с неорганикой. При этом, она не ограничивает свою кисть в движениях, и размахивает ей, как обоюдоострым мечом, из чего следует, что она без труда может использовать скальпель прямо в бою. Также, вероятно, может сохранять концентрацию чакры в ступнях", - Мадара переместил взор с опадающих обломков палки на ступни блондинки, но лишь на мгновенье, продолжая анализировать, - "Несмотря на то, что концентрировать чакру в руках намного легче, чем в ступнях, поддерживать оба направления чрезвычайно сложно. Ей придётся следить не только за потоком, но и за поведением противника, а это всё равно, что смотреть в несколько сторон одновременно. Даже я не могу сейчас продемонстрировать такой же уровень контроля... Бесспорно, ей есть, чем гордиться"

— Я впечатлён, - только и сказал черноволосый, когда девушка окончила свою демонстрацию, меж тем, медленно наклонив голову и стараясь не выдавать свои истинные эмоции, — Это сложный процесс. То, что твой скальпель сохраняет режущие свойства при таких неосторожных движениях, заставляет меня думать, что ты действительно кое-что умеешь в области медицинских техник. У меня хватает компетецнии, чтобы оценить твоё мастерство по достоинству.

Продолжив склоняться влево, Мадара подставляет левую руку в качестве опоры для головы, упирая локоть в траву, и протягивая ноги, занимает положение лежа, глядя на Тсунаде снизу-вверх.

— И всё же... Я видел ровно две техники в твоём исполнении и обе они связаны с ближним боем. Да, как и другие ниндзя, скорее всего ты неплоха в сюрикендзюцу, но этого недостаточно для ведения сбалансированного сражения, а медик - слишком ценный актив, чтобы потерять его первым. Когда я спросил тебя, думала ли ты когда-нибудь о том, что занимаешься не тем, мне хотелось, услышав твой ответ сказать, что именно к подобной мысли я пришёл в своё время, - вновь делает паузу, прикрывая вежды, — Ведь изначальный смысл медицины - в поддержании и продлении жизни, а не в её лишении. Пока что, твои навыки так и кричат о том, что ты с лёгкостью можешь убить. Особенно тем... устрашающим ударом. Есть ли у тебя мысли на этот счёт? Сохранить свою роль медика или стать хладнокровным убийцей, росчерком скальпеля отнимая жизнь? Выбор нелёгкий... да и чтобы выжить в условиях реального сражения, учитывая скорость восстановления "мистической ладони", рассчитывать придётся только на чудо.

Всё, что хотел Мадара, это понять, о чём на самом деле думала его собеседница. Возможно в её светлой голове были какие-нибудь идеи о том, как ей продержаться в бою подольше, чтобы не умереть первой, когда противник прознает о наличии у неё медицинских техник. По этой причине он сам никогда не распространялся о собственном арсенале техник, особенно на миссиях, а разговор о ирьениндзюцу - та самая ниточка, которая вообще позволила этим двоим, имеющим кардинально разные взгляды на роли в мире шиноби вообще разговаривать в "одном потоке". Возможно, Тсунаде обладала техниками, которые могли бы держать её на дистанции, а может, у неё в рукаве были какие-нибудь тузы относительно восстановления, или защиты своего тела. Быть может она имелакомпетенции в кеккай/фуиндзюцу, хоть в чём-нибудь, чтобы так громко заявлять о том, что она будет сражаться и защищать близких до последнего. Ведь силы духа - недостаточно, чтобы отстаивать своё мнение. Сила, в чём Учиха был убеждён с рождения, должна быть осязаемой.

Она продолжает стоять на месте, вчуже наблюдая за тем, как шафрановое солнце изящно сползает по плотному вездесущему полотну и окончательно растворяется в простертых руках струящегося горизонта. Красиво и одновременно грустно от осознания того, что приятное глазу горячечное великолепие стремительно померкло, отыскав свое продолжение в спокойствии синевы и свинцовой серости ночи. 

Время идёт. Под куполом небосвода брезжат перламутром одиночные звезды. Ночь полнится звуками природы. Так, например, потревоженной сойкой мечется в кустах бомж. Он с ревностным усердием сыпет свои ругательства, тогда как цикады аккомпанируют ему с не меньшим тщанием. К чёрту умиротворение… К чёрту сон…

Первая фраза из уст незнакомца вселила в розоволосую голову мысль о чужой кончине и собственной бестактности. Прикусывать язык в таких случаях обычно слишком поздно. Длинный, как помело, что б его. 

Каково это - терять близкого человека?  Каково знать, что смерть следует по пятам, слившись воедино с собственной тенью? К этому нельзя подготовиться, его нельзя подчинить - нельзя изменить ровным счетом ничего… Остается только смириться? И пусть первое время потеря ощущается как чёткое постоянство замкнутого круга, внутренняя натуга, скрежет зубов, немой крик о помощи среди глухих и незрячих, бессилие в схватке с самим собой и не поддающаяся описанию зеленая тоска, дальше - будет легче. Вырваться из этого состояния - значит очиститься полностью, предать случай забвению. Разумеется, нет ничего плохого в том, чтобы позволить песку времени сыпаться сквозь пальцы непрерывным потоком и надеяться на то, что ветер прошлого не потревожит лелеемый ими саван, не развеет по округе предначертанное горе, ведь тогда боль вернется и придется начинать всё сызнова. Или же… Пусть ветер гудит и воет, хлещет невидимыми розгами зарубцевавшееся сердце? Пусть оно кровоточит, извергая из подернутых пеленой глаз живортутные соленые речушки, ведь через боль, кровь и слёзы проходит очищение?

Зеленые глаза стыдливо пикируют вниз, заостряя внимание на шаркающей ноге ночного гостя. Он собирается уйти? 

- Если Вы искренне раскаиваетесь о случившемся, то когда-нибудь непременно заслужите прощение, - голос девушки звучит несколько монотонно, словно её вынудили читать вслух никому ненужную черно-белую вырезку из газеты столетней давности, где вереница букв витым серпантином складывается в одну из тысячи шаблонных фраз, призванных свести на нет затронутую тему разговора. Затем, сдержанная улыбка и дальнейшее молчание - попытка спрятаться за картинным дружелюбием. Очень удобно, не правда ли?

Каждый нормальный человек хочет прощения, если не сказать больше - жаждет его, но часто ли желаемое совпадает с действительностью? Заслуживает ли? Возможно, незнакомец совершил нечто отвратительное и ей стоит вместо этого рявкнуть что-то вроде: «козёл, как смеешь вообще заикаться о прощении», ударить по лицу со всей хлесткостью возведенной вверх руки и, не оборачиваясь, уйти. Очень по-женски, правда? А, может, он очередной нытик с надуманными проблемами, который пришел на речку отвести душу? Да масса вариантов, если не видеть изнанку, не знать первопричину. 

Сакура с усилием отрывает взгляд от деревянных половиц. Они больше не скрипят под подошвами, когда холодно-вежливое лицо юноши, без тени злобы и укора, зовет её по имени. 

Девушка испытующе смотрит на Саске, мысленно пытаясь припомнить знакомые ей остроты и плавные изгибы лиц красавчиков из академии - ноль совпадений. Две маслины юношеских глаз с одинаковым постоянством ускользают от неё, избегая прямого контакта. И всё же он странный.

- Ты, кажется, из клана Учиха, да? - она приподнимает указательный палец правой руки и на ладони левой пытается воспроизвести нечто похожее на бумажный веер. 

- Прости, не думаю, что встречала тебя раньше. Я бы запомнила, - с полной уверенностью выдает розоволосая и разводит руками. Этим красноречивым жестом как бы подчеркивая итоги своей бурной умственной деятельности, дескать: «пыталась изо всех сил».

«Человек, которого я могла бы ждать?», - поставленный вопрос ввинчивается в грудь подобием буравчика, с каждым вдохом вбирая в себя слова, произносить которые становится больно и тяжело. Память - костыль, на который она опиралась, был сломан.

- Я не знаю… Не знаю никого, кто будет шастать на причале поздней ночью, - спешно отмахивается Харуно, давая понять, что больше не желает копаться в грязном белье друг друга.

- Наверное, всё же стоит спросить твоё имя… На случай, если мы когда-нибудь пересечемся… Так, как тебя зовут? - её голос смягчается, возвращаясь к тому напускному дружелюбию, что и в начале разговора. 

Блондинка выслушала Мадару и доев данго бросила палочку в любезно подставленный Учихой тканевый мешочек.

-"Говоришь я занимаюсь не тем чем хочу и должна?"-Мысленно повторила вопрос собеседника Тсунаде после чего сразу поняла как показать чуунину что это не пустые слова и изрекла:

-Смотри.-Произнесла девушка и взяла в левую руку достаточно толстую палку которая валялась неподалеку от неё. -Всё дело в контроле чакры, ты должен почувствовать как чакра образует лезвие, полностью контролируя каждую частичку энергии.-После легкой теории куноичи подняла левую руку с палкой так чтоб Мадаре был лучше виден процесс, затем правая рука Сенджу вспыхнула голубой энергией образуя острое лезвиеСкальпель Чакрыchakra(75) 55 и перерубила палку на две части.