Синергия двух пульсаров, разума и сердца, удерживала его руками не девушку, не жизнь, чья ценность коренилась в нем одним из смыслов, но чувство, к коему несознательно тянулись его мысли дрожащими пальцами. Тонический тремор проистекал из обстоятельства, оскверняя своим существованием неоспоримо подконтрольное разуму тело, но заметно содрогал лишь только кладезь за грудной клеткой, выбивая его из привычных ритмов, и протягивался черным корнем к помыслам в голове. В окоемах бессознательности и сознательности мерно распускалось нечто, походившее на пунцовую нечистОту в форме диковинного цветка, кой осыпал простор страхом. Страхом обрести чуждую уязвимость.

Черная фигура, отвердевшая инородными помыслами и их порицанием, служила для девушки опорой в руках, но остовы его хлада выверенно разъедало осознание, что одно ее «неверное» движение телом или же словом изничтожит последние фрагменты устоявшихся реалий, превратив их во всего лишь иллюзорную ширму, за коей скрывается новая «действительность». И эту перемену он, казалось бы, всецело не желал признавать.

В глазах, отмеченных двумя каплями непроглядных холодных чернил, скользящих по абрисам дверей, с большой долей апатии секундно умирало всякое сомнение, но их безмятежность слишком явно контрастировала с внутренним муссоном, разыгрывающим собственные прихоти. Несменный лед на чертах юного лица никогда не дозволял себе открываться чужим взглядам эмоциональной слабостью. Но эта девушка... Она пробиралась через годами возведенные засеки робким шажком, хоть и сама не осознавала эту очевидность.

Забавно... Мы не можем прочувствовать жар пламени на собственной коже, пока не соприкоснемся с его природным началом. А он, невзирая на собственные принципы, влетел в эту зарницу мотыльком и объял его собственными руками, исходя из насущной цели. Но вместо ожидаемой агонии, надиктованной незыблемым догматом, его объяло нечто иное. Любое намерение оправдывает средство, однако, когда первое меняет свои формы в пользу вторых, зарождаются сомнения. Не было ли средство намерением изначально?

Разум скрупулезно искал ответы, но вместо них находил лишь еще большие вопросы. Одиночество привычно. Боль в груди — привычна. Оба этих чувства стали его верными спутниками с тех самых пор, когда детский глаз осознал, что люди, тронутые смертью, больше никогда не проснутся. И что увидевший подобное хоть раз никогда не сможет сыскать сон в спокойствии. Сейчас, соскользнув глазами вниз, встретив ее скосый взгляд на себе, кой должен был остаться сокровенным, Саске наполнился методичным треском под сердцем. Эта проказа настолько была ему несвойственна, что он мгновением перестал себя узнавать. Это слабость, непозволительная и недопустимая.

Слова отрицания звучали в голове раскатом грома, пока его очи проходились по ее фигурам, но даже внутренний голос, его голос, казался недостаточно убедительным в собственных аргументах. Желание связать себя с кем-то узами и сейчас не смогло найти в нем оплот. Роскошь чувств, кою они приносят, имеют и другие стороны, которые заставляют перешивать себя на новый лад в страдании, если их оборвать. Обходной путь терзаний — никогда их не касаться. Оборванная веревка сечется по обе стороны разрыва, и от этого вдвойне больнее. Но даже подобные риски становятся незначительными, затухая перед тенью побуждения. Стоит только найти нужного человека. И она... Она была рядом. Ее присутствие, словно сладострастный шепот, пробуждало что-то навечно забытое и оттого новое. Пугающее...

Каждое непринужденное касание одежд, каждое случайное движение пальцев по ее спине или же ногам отзывалось сердечным ударом. Она была легкой. Почти невесомой, подобная перу, а он — словно пернатая птица с подбитым крылом, которому это перо было остро необходимо.

Учиха шума жизни селения маленькой тихой каплей прозвучал ее вопрос, но он ожидаемо не ответил, оглядывая вывеску с чернильным росчеркам на древесной тверди. Время подступило к моменту, кой должен оборвать затянувшийся момент.  

Скулы проступили на лице очертанием в слабом напряжении от сжавшихся зубов. Убеждение не думать об этом вновь коснулось внутреннего слуха, путая волю последним усилием, которое возводило новый фасад в виде ледяных стен. Но в низине самых сокровенных чувств, вопреки, блуждал крохотный огонек, тлея шепотом изменить личные мотивы.

Через время Сакура пошевелилась, и он инстинктивно прижал ее к себе еще сильнее. Среди круговерти мыслей не было даже росинки желания лишить собственных рук веса. И эта простая ненужная мысль пронзила его зазубренной стрелой. Мальчишка, кой добровольно увяз в трясине неопределенности, метающей его то в намерение отомстить, дабы познать горький вкус, то в цель растереть родственную кровь в чужих жилах по могильной земле, кажется, осознал, что боится снова остаться один. И только это чувство требовало от него не сворачивать с принятого пути. Пусть невольные мгновения и позволяли предаться скоротечной грезе, воплощенной в эфемерности, где сломанное рассудком дитя сможет наконец отпустить свою боль и найти то, что так не хватало.

Тихий выдох срывается с его едва разомкнутых губ, и он опускает свой «огонь» на землю, повинуясь ее тихому требованию. Бледная ладонь в последний раз проскальзывает по ее талии, прежде чем опуститься вниз и укрыться в кармане из черных тканей.

— Я решил, что ты должна привести себя в порядок. — Ответ вновь звучал двусмыслием. И он только спустя секунды догадался, что Харуно может найти в них совсем не те смыслы, кои были заложены. — Ты должна все обдумать. 

Этот день она жила в потрясении. Нет необходимости ни в шарингане, ни в любом другом всевидящем оке на этом свете, способном заглянуть за человеческие кулисы, чтобы это понять. Достаточно было поставить на чужое место себя и поддаться осознанию, насколько может быть утесистой перемена, чтобы нарушить устоявшиеся представления.

Когда-то давно, будучи всего лишь младшим братом старшего, Саске услышал одну фразу, которая гласила о благословении и анафеме человеческой жизни. Человеческое существо определяется тем, что считается истинным и правильным. Лишь это формирует любую из реальностей. Но истина — всего лишь понятие. Реалия может в одночасье оказаться миражом, открыв глазам настоящее, и заложить в голову мысль: вся жизнь — это одна сплошная иллюзия. И за одной иллюзией то, что считается раскрывшейся истиной, может оказаться очередным обманом. И подобные открытия всегда дорого обходятся. Брюнет знал это на собственном примере.

Жар водной стихии за дверью впереди — ее толика умиротворения для разума и расслабления тела. Он так решил. Она открыла свои глаза в новой действительности, в коей прозябала оголенным нервом, для которого каждое новое открытие — болезненный укол, а размышления — отравленный порез в рассудке. Цена любого прозрения, которую он когда-то уплатил и сам.

Расставить все точки, прийти к решению и пониманию собственных чувств. Прибрать ранее недосягаемое к рукам или же отвергнуть, дабы не чернить собственную жизнь. Он хотел, чтобы напоследок она сама все для себя поняла. Ему же давно было все равно на то, что ждет за поворотом лишь ему предназначенного пути. Его жизнь уже давно увязла в темноте, и красок в ней нет и не будет. 

Две противоположные друг другу сущности рвали рассудок: первая — жестокая и категоричная, вторая — мягкая и колеблющаяся. Харуно всегда смотрела на него с таким доверием, с такой нежностью за глазами, что сердце жалось в болезненной судороге. Ее взгляд искрился маленькой надеждой, когда два изумруда встретились с его чернотой еще там, на крыше краснокаменного оплота хокаге, хотя и не понимала, что сподвигло его ответить слабой ухмылкой. Ему было искренне жаль, что это единственный из способов, чтобы уберечь ее от страданий. От той темной тени, кою он привносит в ее время. Ее нужно стереть из памяти, вычеркнуть себя из ее мыслей, чтобы она могла найти для себя иную жизнь, без обоюдоострых, как бритва, камней под ногами. Подпитанный этим знанием, Учиха смотрит ей вслед с явным сожалением, прежде чем сойти с места.

Каждый мерный шаг приближал к концу, а он... уже страшился заступать на его пороги. Хоть убеждение до сих пор крепчало, как зимний лед на недвижимой воде, сейчас оно звучало пусто и все больше походило на фальшь. Привычный самоконтроль, холод и расчетливость в глазах. Но от ощущения тепла, осознания ее доверия, кое всегда ступало подле, сердце вновь изошлось трещинкой. Но он ускоряется в ногах, настигая пороги источников первым.

***

Удача не выделилась своей благосклонностью, произнеся скрипучим голосом старика за стойкой, что все женские купальни лишены мест. Лишь общие из них пустовали. Заминка в секунды, Саске скоса смотрит на нее и укладывает на стойку пару купюр за них обоих. 

— Пойдем. — его пальцы, холодным льдом проскользили в ее ладонь, и он, сдержавшись в лишних словах, направился к коридору, ведущему в общие купальни.

Харуно больше не рыдала, лишь изредка шмыгала носом и тяжело вздыхала. Белки её глаз покраснели из-за расширившихся сосудов, обрамление изогнутых ресниц сделалось визуально длиннее и насыщеннее, в то время как сквозь бледную кожу век проступила синева. Последняя отчасти напоминала нити, переплетшиеся в незамысловатый ажурный узор. Девушка практически не моргала. Две неподвижные стекляшки цвета скошенной травы глядели в пол. Им по-прежнему не хватало сил сдвинуть взгляд с мертвой точки и воззреть черноту бездны в глазах напротив. Пальцы одной руки бегло прошлись по фалангам другой и замерли у самых кончиков. Сакура поняла, что те слегка онемели от недавно захлестнувшего её волнения. 

Время вновь замедлилось и липовый мед юношеских изречений тонкой струйкой полился в девичьи уши. Его речь, ровная и плавная, как нетронутый водной рябью ручей в погожий безветренный день, разила своей мягкостью. И всё бы ничего, вот только подобная жеманность, в попытке сгладить острые углы их взаимоотношений, вновь натолкнула Сакуру на двойственность в его словах - во всеуслышание сказано одно, а в корне заложено совсем другое. С этим Учихой разговоры вести, что шарады разгадывать…

Недосказанность породила чувство беспокойства и, возможно, даже оправданного. Никто в здравом уме не меняется по щелчку пальцев без видимой на то причины. Значит, что-то либо уже случилось, либо должно произойти в скором времени. Это «что-то» и не давало Сакуре покоя, бередило душу. 

Девушка задумалась. Выражение её лица стало по-взрослому серьезным, в то время как мысли сновали в хаосе и кричали «караул». 

«Не будет из-за него проблем? Что, чёрт подери, это значит? Ничего не понимаю», - Харуно слегка наморщила лоб, вновь и вновь возвращаясь мыслями ко второй половине фразы. Было в ней что-то странное. Податливый пластилин, коим сейчас пытался казаться Саске, нравился ей куда меньше аутентичного говнюка… Уж лучше любить невежу, нежели безупречную оболочку, полую внутри. Ему незачем меняться. Тем более, что до становления добрым самаритянином ему далеко, как до Луны пешком. 

Он сделал шаг навстречу, от чего короткая бесформенная тень и черные мужские ботинки попали в поле зрения розоволосой. Близко… Слишком близко друг к другу. Настолько, что едва уловимые нотки дождевой сырости вновь достигли её обоняния.  Харуно инстинктивно вздрогнула, ощутив прикосновение внутренней стороны ладони к своей спине и внезапную легкость в ступнях несколькими секундами позже. Вторая рука юноши, подхватившая её под колени, не позволила девушке упасть. Неужели то, как она напропалую кинулась к нему на грудь, изнывая от любви, словно от физической боли, Саске счел предпосылками к телесной слабости? Только вот… Была ли в этом вынужденная необходимость? Вряд ли. Девица хоть и испугалась собственных мыслей, тем не менее была в состоянии устоять на корявых двух без чужой помощи.

Повиснув балластом в руках Учихи, розоволосая стремительно вздернула подбородок вверх и ошалело захлопала ресницами, тем самым указывая ему на непонимание происходящего. Ответа словами через рот не последовало. 
Пятнадцатилетняя особь женского пола пребывала на распутье. Мозг и сердце - два противоречащих друг другу центра, схлестнулись между собой за первенство в принятии решения. Их битва могла стать легендарной, однако продлилась от силы минуту-две. Малодушный порыв оставить всё как есть и пасть в угоду собственным страстям быстро перенял на себя инициативу и теперь уже явственно превалировал над предложением разума возвратить бренное тело Сакуры на землю. Впрочем, неудивительно. Уж слишком долго она грезила о чём-то подобном.

Нечто невербальное удерживало её внимание на породистом лице представителя нашумевшего хрен знает сколько лет тому назад клана. Дальнейшую картину  девушка и вовсе наблюдала с замиранием сердца. Уголки губ Саске слегка приподнялись, змеясь в короткой ухмылке и вновь возвратились к истокам, застывая ровной линией, невзрачным элементом маски поверх истинных чувств. Мнимый восковый образ в своем обычном безучастии вновь взирал на неё, скупо храня частички нерастраченной нежности глубоко внутри. К слову, эта часть истории повествует о том, как всего за несколько секунд Харуно успела раскатать губу на сто ярд и закатать её обратно в том же быстром темпе. Хм.

Тем временем, фигура в черных одеяниях ловко взмыла в прыжке, прихватив с собой особь в красном. Кроны разросшихся деревьев и разноцветные крыши зданий уплывали вдаль, однако девушке не было до них дела. Её поглотило занятие поинтереснее. Она исподволь исследовала тело Учихи, по большей часте прикасаясь к нему по причине собственного любопытства, нежели вынужденного взаимодействия во время передвижения. То невидимую соринку с плеча уберет, то пригладит оттопырившийся край одежды…

Прошло ещё немного времени и шаг Саске замедлился, свидетельствуя о приближении к нужному месту. Впереди находилось большое здание, территория которого была обнесена деревянным забором с идеально ровными, хоть и редкими зубьями, выкрашенными в красный.  Девушка изворотливым ужиком завозилась в пригревших её руках, как только Учиха полностью остановился.

- А? Мы на месте? - переспросила розоволосая, хоть это и казалось очевидным, ввиду отсутствия иных причин для привала. Она попыталась осмотреться, насколько позволял угол обзора.

Солнце палило нещадно. Харуно приставила ладонь козырьком ко лбу и попыталась сосредоточиться на надписи. Медовые блики лучей позолотили вывеску, однако иероглиф цвета спелой брусники остался узнаваемым. Изнутри сооружения доносился гул мужских и женских голосов. 

- Горячие источники, - прочла она, убирая руку от лица и мысленно отмечая своеобразность вышеуказанного места относительно стандартных вариантов, к которым прибегают парочки при выборе локации для первого свидания. Уединенным и тихим его не назовешь, романтичным - тем более. С таким же успехом можно было пойти в Ичираку или прогуляться по парку цветущих сакур. Почему именно сюда? Неужели Саске смутило её заплаканное лицо и мокрые пятна на футболке? Точно… В таком состоянии она походила на брошенку, а на горячих источниках ни слезы, ни потекшая тушь не являлись поводом для кривотолков по причине высокой влажности. Отмазка, конечно, хорошая, только вот обнаженные телеса некоторых незнакомцев непременно вызовут мерзкое послевкусие у обоих. Стоит проявить немалое упорство, дабы отодвинуть сию картину маслом на задворки памяти. Да и как быть, если общественная баня отметается сразу, а другие две поделены по половой принадлежности? Потереть Саске спинку на мужской половине она бы ни за что не решилась, и уж тем более не пустила бы поглазеть на изобилие сисек в собственной купальни. Это точно свидание?

Харуно слегка приоткрыла рот, словно желая откомментировать выбор товарища парой-тройкой прилагательных. Подбирая уместные слова, она украдкой скосила взгляд на Учиху и, увидев его непоколебимую физию, тотчас передумала, непреднамеренно облизав нижнюю губу. Сакура вспомнила момент, когда пальцы юноши, словно струящийся шелк, заскользили вниз к её талии, дабы заключить в ответных объятиях. Её не оттолкнули, напротив - проявили человечность и щадяще отнеслись к питаемым оной чувствам. Беззвучно зашевелив губами, розоволосая клятвенно пообещала себе запомнить этот день. Счастье принялось наполнять разбитый сосуд изнутри, проливаясь мягкой улыбкой на её устах. Она решила довериться Саске целиком и полностью. 

- Можешь меня отпустить, - как-то вяло прозвучало из её уст. Неохота сойти на землю крылась в понятной для обоих причине. Тем не менее, это нужно было сделать.

«Как же плохо держит земля в отличии от рук Саске», - с легким огорчением и тоской по юношеским прикосновениям подитожила розоволосая. Она едва ли не запнулась на ровном месте, сделав несколько шагов в сторону общественной бани.

Непозволительная, доныне неиспытанная и, казалось бы, лишь до момента непостижимая для них близость повелительно сковала застывшую в ожидании фигуру, наливая каждую ее клетку свинцовой тяжестью, словно в отчаянном протесте. Присущая ему гордость надоедливо саднила, истошно противясь принятым замыслам, до сих пор пытаясь навить на мысли непреложную догму об одном лишь одиночестве. Когда-то признанная истина даже сейчас змеилась внутри шипованной лозой, и его внутренний мир отвечал ей предательской дрожью от порочности сложившегося момента. Ощущение, что внутри вот-вот что-то надломится, лопнет, шептало требованием отступить от принятого решения, но он сводил этот порыв на нет и продолжал открыто взирать на нее с протянутой ладонью, оставаясь лишь внешне иммунным к внутренним распрям. Брюнет искренне не понимал, что происходит. Но понимал одно — его желания раскололись надвое, и то из них, что принуждало стереть себя из чужой жизни, проигрывало другому, совершенно противоположному.

Всего несколькими минутами ранее Саске видел в ее глазах только ложь, коя протягивалась за его грудью колким, мерзким чувством, но со временем два зеленых изумруда утонули в чистой воде растерянности. Кажется, что теперь ее эмоции раскрыты как на ладони, что любую, даже самую сокровенную, мысль можно прочитать. Но, чем дольше он позволял себе смотреть в эти округленные и уже немного блестящие зеницы, тем сильнее терялся в догадках относительно ее решений. Помыслы в голове разбегались в хаотичном порядке, подобно испуганным муравьям, забиваясь в самые дальние уголки под тенью неспешности ее движений. Однако посреди хаоса занозисто мерцала одна недвижимая мысль, что его длань так и останется нетронутой, поскольку встречная ей ладонь неожиданно замерла в невесомости. И сделанный «шаг» все сильнее кажется ему напрасным. Но его слова жестоки, даже если он намеренно пытается сгладить их углы и придать их мягкости. Они всегда разрушают тишину, врываясь в чужой мир. Они способны причинять боль, пронзать насквозь, даже если не несут в себе острия или блистание лезвия. В словах нет ни малейшей необходимости, они могут только все испортить. А он никогда не отличался болтливостью, предпочитая действовать.

Черные пряди черкали кончики его скул, едва колыхаясь под веяньем ветерка, создавая движимую тень на бледной коже, а чернота очей, беспристрастная и спокойная, — неотрывно смотрела на ее утонченный лик без доли сожаления или приметной заинтересованности. Его облик будто атрофирован для всякого чувства, а взгляд явно не мог воззвать к дружеским или же иным ассоциациям. Но за их холодной ширмой ощутимо переливалось желание, чтобы Сакура наконец приняла его ладонь своей. В своих намерениях Учиха был движем далеко не жалостью или же иным оскорбительным для нее чувством, он сам этого желал, и уже по нескольким причинам. Одна их них занимала первые планы и имела явственный вид, другая — сокрытая, неизвестная, еще им не принятая и порицаемая. Юноша не позволял своей физии принять на себя даже малый эмоциональный росчерк, отрешенная маска слишком идеально и слишком плотно сидела поверх всего, что ютилось за ее твердью, но момент настойчиво требовал нарушить этот давно устоявшийся принцип.

Его взгляд осторожно заскользил по изгибам ее лица, впоследствии остановившись на губах: бледно розовые, пухлые, словно бутоны крокуса, и слегка разомкнутые в шумном выдохе. Брюнет медленно смыкает веки, будто один только взгляд в ее сторону теперь мешает трезво мыслить, и отводит глаза куда-то в сторону и вниз, стараясь больше не смотреть на нее, чтобы и дальше не пачкать свой эмоциональный лист, кой со временем и без того терял первозданную белизну, наливаясь новыми красками, а ее — не вводить в еще большее замешательство. Пройдясь по утонченной линии женского подбородка, прежде чем отдать свой взор пустоте, юноша совсем тихо хмыкает, мысленно подмечая, что ее пальцы все же вновь пришли в движение. Спустя секунды, растянувшиеся в вечность, он наконец ощущает как ее тепло трогает его холод, пусть его длань и без того уже теплится легкой испариной от пережитых мыслей.

Через соприкасание, легкое, как весенние ветра, Учиха отчетливо осязает как лед его эфемерных стен начинает подтаивать под этим нежным прикасанием. Ее рука, теплая и утешающая одиночество, вызывала ассоциацию с золотой солнечной нитью, угодившей во тьму, что вопреки всему проникла в его давно закрывшийся для всех мир. Пепелище в одночасье вспыхнуло пожаром, кой многие годы оставался невозможным в его жизни явлением. Сердечные недра защебетали чувством, кое он никогда не допускал к сознанию, убивая его значительно раньше, чем оно успевало преодолеть черту. Несвойственная ему неуверенность, как огненная лавина, прытко прошлась сквозь все его существо, вынуждая тихо задрожать порицающую мысль. Ничего не остается, кроме как внутренне сопротивляться этому нашествию в стремлении сохранить фасад хладнокровия и невозмутимости. Упрямый разум борется с этим неподатливым наскоком, пытаясь в отчаянии вернуться к устоявшейся изоляции, к столь привычному ему самообладанию. Однако даже в этом моменте мысленного противоборства в его глубинах пробуждается едкое осознание. Это было именно тем, что разъедает одиночество, кое он так рьяно все эти годы пытался сберечь внутри себя. А следом он всецело отдается и принятию, что за этим слоем льда и отрешенности в нем всегда пряталось это живое чувство. 

Ее пальцы скользят по его ладони, а он осторожно подхватывает их, чуть приподнимая руку, став для них некой опорой. Холодный лед трещит кусками. Ощущение ее нежной бархатной кожи на своей словно будит спящего, принуждая вновь подвести взгляд к ее облику. За грудью играет уже совсем иная нота, пробуждая непонятные чувства, которые он так упорно но тщетно пытался подавить. Неясная тревога кутает его в своих объятиях, словно пелена, подрагивая в другой его конечности. Он не привык к подобным уязвимостям, уверенность в собственных намерениях безвозвратно утекает сквозь пальцы, как песок. Но, среди кусачего холода и кромешной тьмы все сильнее звучит нота, играя его давно омертвевшей струной, бросая сознание в воспоминания о чем-то давно забытом, отвергнутом, казалось, навечно убитом и испепеленном. 

Брюнет изучающе смотрит на нее. Ее слова проскальзывают мимо, он не слышит их — только отголоски эхом проносятся в его голове. Однако два черных омута мелькают чем-то непонятным, безрезультатно скрывая на дне что-то им несвойственное. Все попытки сохранить апатию лица кажутся невыполнимыми — она начинает исходиться на трещины, осыпаться пеплом в борьбе чувств и эмоций, что до сих пор кажутся ему чужими и... страшными.

Люди, выбравшие в качестве своей доли одиночество, обречены на скитание во тьме без ориентиров, без капли света даже в груди, они ступают по пустоте, но именно сейчас Учиха приходит к выводу, что потерялся по-настоящему. Он не знал что делать с этим ощущением. Он пытался вернуться к привычному контролю над собой, но внутренний бунт был слишком неуступчив любой из предпринятых попыток. Стук разливался по вискам, исходя от неунимающегося сердца, что начало биться значительно чаще с их соприкасанием, словно проснулось от долгого сна, скинув с себя липкую паутину. Но ситуация заходит еще дальше, и этот путь он не смог предвидеть. И все что остается — слегка округлиться взглядом и наблюдать, как Харуно делает шаг навстречу.

Саске слегка пошатнулся, когда женская фигура прильнула к нему всем телом. Вереница ощущений тут же разбавилась новой волной, кою он уже даже не пытался подавить или же закрыть в себе. Чувства сплетаются в единый канат, и он в совсем легком замешательстве смотрит куда-то вперед, все еще машинально цепляясь за свой холодный и отрешенный облик. Проявление всякой эмоции далеко непривычно для него, куда привычнее удерживать их в узде. Однако ее слезы имели все шансы эту узду оборвать.

Ее руки смыкаются на нем в замок, он чувствует их дрожь на себе. Ее щеки омывают горькие слезы, кои он ощущает и на собственной груди. Ее безмолвные стенания разом преодолевают все барьеры, наполняя его каким-то неуклюжим чувством, сожалением, печалью и еще большей тоской. Он не знал как правильно отреагировать на происходящее. И раздражение от собственной беспомощности раздирало нутро еще сильнее, чем женские слезы. 

Резкий вой ветра бурно ударился о его спину, словно подталкивая на очередной «шаг», и его рука неуверенно приподнимается за ее спиной, чуть проскальзывая по вишневой ткани, чтобы наконец дать трещину и ответить на объятие. Пальцы неуверенно тянутся к ее талии, но в последний момент замирают в неподвижности, обмякают и свешиваются вниз по приказу остатков самообладания. Он прочитался, а Сакура все только усложнила. Эмоции переполняли ее, выходя на свет через слезы, а он лишь опустошенно смотрел вперед неподвижным взглядом, удерживая свои за горло мертвой, но подрагивающей хваткой.

Саске пытался ухватиться хотя бы за краешек той причины, по которой произошла такая реакция. Но у него не было ни единой догадки, почему девушка сейчас утыкается в его грудь в слезах, что приносили боль не только ей одной. Он должен был что-то сделать, чтобы это прекратить, найти нужные слова или позволить руке наконец обнять ее в ответ. Однако тело будто вышло за его контроль, потеряв шансы даже на банальный вздох.

В одночасье все потеряло смысл. Все цели, все то будущее, что видели его глаза сквозь время, сорвалось в пропасть. Она дрожит. Она загораживает собой все мысли о чем-то ином. Ему жаль, что дошло до такого. Брюнет наконец отдирает взгляд от пустоты, лишая его света под сомкнутыми веками, и подается чуть вперед, слегка склоняя голову. Ладонь мягко соприкасается с ее спиной, и Учиха еще крепче прижимает женскую фигуру к себе. Жест достаточный, чтобы окончательно изменить себе и своим намерениям. И он замирает, не решаясь на слова, пока Сакура полностью не освободит его от своих чувственных объятий.

— Тебе незачем извиняться передо мной. — мягкий бархат звучит его голосом, нарушая безмолвие теплотой в словах, коя ей так сейчас необходима, — Я всегда был слишком жесток по отношению к тебе, теперь я это вижу. Это моя вина. Но больше у тебя не будет из-за меня проблем.

Он смотрит на нее в ожидании, что ее взгляд вернется к нему и позволит снова заглянуть в свой яркий малахит. Но, спустя секунду брюнет приходит к выводу, что время для подобного давно закончилось.

Легкий шаг навстречу тихо звучит с его стороны, и Саске осторожно подхватывает девушку на руки, запустив ладонь под колени. Коротко вглядевшись в ее лицо, он едва ли приподнимает уголки губ в слабой ухмылке, совсем незаметной, живой, прежде чем устремить глаза к горизонту. Последующий шаг плавно переходит в прыжок, они срываются с места в невесомость, чтобы впоследствии приземлиться на ближайшую крышу и совершить следующий прыжок. Он сам не знал куда несет ее, хотелось поскорее убраться с этого места. С каждым легким и медленным взлетом перед глазами проплывали разномастные вывески, пока на одной не замелькал росчерк «горячие источники».

Харуно поймала себя на мысли, что пара выразительных глаз скользнула в сторону её лица и замерла на несколько секунд, словно по её щеке покатилась не кристально чистая слеза, а прилипло что-то эдакое. Пристальность взгляда собеседника одним лишь своим видом взывала к чувству неловкости. Она солгала… Солгала ему… Опустошение пришло следом. Сердце сжалось. Отвернуть голову оказалось недостаточно - минутная слабость уже породила неразрешимую моральную дилемму. В воздухе повисли немые знаки вопроса. Сакуре показалось, что юноша зачем-то попытался понять причину её подавленного состояния, намеревался прочувствовать чужую шкуру изнутри, если можно так выразиться. Стоит заметить, что к выбору тактики он подошел весьма своеобразно. Он, подобно мелкому тараканишке, пробрался в девчачий мозг и своими цепкими хитиновыми лапками начал наводить там порядки, копошился, выискивал глазками-бусинками за что зацепиться. По всей видимости, вынюхивал хлебные крошки - её настоящие чувства к нему. Шкурка оказалась не по размеру, судя по протяжному «хм», оповестившему о конце размышлений. Розоволосая хоть и не видела его лица в тот момент, однако готова была поспорить, что физия оного впитала в себя всю серьезность и выражала исключительно её, без примесей. К тому же, тень притворства на бледном лике никак не вписалась бы в общую картину, напротив, могла сойти за омрачающий фактор. Сейчас он не намеревался казаться лучше, чем был на самом деле, не пытался задобрить её. Холодности в их общении было и так предостаточно.

«Просто игнорируй… Молчи, пока сам не заговорит», - пришла она к выводу. 

Девушка начала обратный отсчет от десяти до единицы и, дойдя примерно до середины, поняла бессмысленность своей затеи. Обороняться вовсе не хотелось. Это же Са-а-аске! С подобной протяжностью гласной в произношении его имени она вела активную борьбу, представляя как уголки его губ кривятся в неодобрении. Мнение оного было слишком важно для неё. Впрочем, мысленно она могла позволить себе называть юношу как заблагорассудится.

Учиха прервал молчание и речь его полилась неторопливо. Он явно подбирал слова, а потому решил зайти издалека. Маленькие шажки, что должны были вывести к сути разговора, начались со слов «ты не обязана». Весьма неплохо, вот только интонация, с которой к ней обращались, была уловлена практически сразу. Она и сама частенько грешила подобным в разговорах с Наруто. Возникло ощущение дежавю. По телу девушки разошелся холодок, словно волна накатила на скалу и обдала её ледяными брызгами. Взирая на душность сложившейся ситуации, глоток свежего воздуха был нужен им обоим.

 Саске продолжил говорить, произнося вторую фразу так, как будто располагал незыблемыми доказательствами насчет вливаемой в его уши лжи. Розоволосая надула губы и уже хотела было ответить в этому доморощенному специалисту по любовным делам, однако в последний момент передумала. Даже если она и была безнадежно влюблена в него, что с того? Он не брал на себя никаких обязательств, так почему она должна перед ним оправдываться и изливать душу? Со своим дерьмом в голове каждый вправе разобраться самостоятельно, без посторонней помощи.
     Что ж, они могли бы поговорить и на языке сухих фактов, как тот того и желал, однако ни первая, ни вторая сторона не вышла бы из перепалки победителем. Обсуждение вопроса казалось неуместным. Да и о чём собственно речь, когда вскользь упомянутая причина не была названа его устами. Неужто ожидал услышать очередное признание? Смешно. Похоже сейчас её дурачили, ведь куда проще обвести вокруг пальца того, кто искренне хочет быть обманут, нежели заставить другого человека полюбить. Иными словами, в его груди билось жестокое сердце… Девушка устала взывать к чувству, которого не существовало. 

Затем прозвучала другая фраза... «Ты никогда не сможешь получить на свои чувства ответ» гласила она. Второй раз за день слышать одни и те же слова оказалось легче. Та как будто утратила часть своей колкости.

 «Удивительно. Ещё три повтора и это будет звучать как пожелание доброго утра», - мелькнуло в голове розоволосой, прежде чем юноша поднялся на ноги и договорил остаток фразы. От абсурдности ситуации хотелось умыться. 

- Считать это свиданием, - вторила она услышанному минуту спустя. Её глаза заметно округлились. Чья-то рука должна была ущипнуть её в этот момент! Но нет. 

С расторопностью сонной мухи, девушка поворачивает голову в сторону фигуры знакомца. Растерянный взгляд блуждает снизу вверх, пока не упирается в протянутую к ней длань. Сакура разжимает кулаки. Её пальцы слегка подрагивают, расправляясь с задравшимся подолом ципао как с чем-то непосильным и кое-как ей это удается. Затем, Харуно неосознанно приподнимает правую руку вверх и тянется навстречу мужской ладони, как к прекрасному видению. В пятнадцати-двадцати сантиметрах от цели её кисть как будто деревенеет, утратив былое изящество движений останавливается. Она шумно выдыхает, полагая, что эта несвойственная снисходительность со стороны Саске может оказать медвежью услугу. Ладно если только ей… Ничего страшного, переживет. За его чувства она всегда беспокоилась больше, нежели за свои собственные. Любые мимолетные отношения в итоге порождают ненужные воспоминания и к этому нужно быть готовым. Она это прекрасно знала, как и то, что проявление знаков внимания в повседневной жизни было чуждо её приятелю. Готов ли он? Хм. Твёрдость его намерений виделась девчушке в руке, безропотно повисшей в воздухе, вот только что именно заставило Саске изменить свое мнение касаемо статуса их отношений, по-прежнему оставалось загадкой.

Пальцы Сакуры поддаются вперед и слегка касаются мужской ладони. Та оказывается чуть больше её собственной, теплой и как будто слегка влажной от волнения. Щеки девушки начинают пылать, как и все внутри. Она инстинктивно хватается за ладонь, как за поручень в общественном транспорте, крепко её сжимает и поднимается на ноги. Узрев смягчившееся выражение лица Учихи понимает, что их пальцы всё ещё находятся в контакте друг с другом. Неловкость момента вынуждает одернуть руку.

- Я такая бестолковая, - молвит она, понизив голос до шепота, - Дура дурой…

Тем не менее, продолжать ругать себя по чем свет стоит розоволосая не стала. Сакуре вдруг захотелось послать подальше все недосказанности и совершить нечто странное, неправильное, нелогичное. Она делает шаг навстречу и заключает пятнадцатилетнего мальчишку в своих объятиях.  Её тело начинает дрожать, как осиновый лист на ветру. Широкий лоб утыкается в грудь Учихи. Из уст слетает пронзительный вздох, опаляя дыханием примыкающую к ней область.
Ох уж эти особи мужского пола… Мартышкообразные существа с флюгером между ног такие тугодумы! Розоволосая прижимается к Саске ещё сильнее и, в конце концов, разражается громким плачем - навзрыд, как обычно делают маленькие дети. Ну а что? Почему нет? Статус плаксы говорит красноречиво. Сам виноват, что за нос её водил. Ручка подана - приманка поймана - стой, радуйся, терпи. В минуты беспросветного отчаяния будет что вспомнить. К тому же, цепкие пальцы, сомкнувшиеся за спиной юноши, побуждают смириться с ситуацией. Сопротивление тает. Сакура дышит часто и шумно. Её хрупкие плечи то и дело вздрагивают, в то время как слёзы непрерывно катятся по щекам. Она не отирает их, позволив чувствам выплеснуться. 

В какой-то момент воздух кажется ей вязким, землистым. Недолго думая, Харуно приходит к выводу, что причина - она сама. Это она принесла с собой дождь, пролив слезы на одежду Саске. По всей видимости, влага смешалась с запахом его тела и оттого отдаленно напоминает аромат, присущий воздушной среде по окончанию непогоды. Что бы то ни было, оно подействовало успокаивающим образом. Стало легко и свободно. Надобность в чьих-либо объятиях исчезла. Сакура размыкает пальцы, утирает слезы рукавом и отодвигается.

- Извини, не знаю, что на меня нашло, - все ещё шмыгая носом бормочет розоволосая. Ей захотелось сознаться во лжи, высказать искреннее сожаление за то, что руководствовалась импульсивными побуждениями быть рядом, однако вместо этого Харуно указывает пальцем на два несимметричных пятна на одежде Саске и произносит что-то типа «и за футболку тоже извини», тушуется и тупит взгляд в пол. 

Он молчал. Его глаза внимательно смотрели на нее в привычной апатии, но вопреки пытались захватить в себя любую из ее реакций на сказанное. Юноша с несправедливым холодом наблюдал, как его слова меняют изгибы ее лица, всецело используя шанс обозреть девушку совсем иначе, через призму сложившейся ситуации. Эти мгновения связывали их не миссией, не первопричинами, из-за коих они должны делить общество друг друга как всего лишь товарищи по команде или же однокурсники академии за одной партой. Разделяющее их расстояние было сокращено до когда-то непозволительного минимума, и до этого момента сложно было представить обстоятельство, при котором кто-то вроде него мог подпустить к себе ее так близко. Казалось, подобная реальность никогда не выйдет за черту чужой мечты и не найдет для себя место в действительности. И он до сих пор не до конца понимал, как должен вести себя и какими словами говорить. Кунай, брошенный твердой рукой, всегда стремится в заранее намеченную цель, но слова и поступки имеют слишком большие риски, чтобы в конечном счете поразить совсем не те мишени, которые были в предпочтении. Каждый шаг, каждая озвученная мысль, вопрос или же движение взглядом сейчас походили на метание кунаев в темноту. И всякий раз, когда очередной «кунай» скрывался в черной пустоте, Саске с едва ощутимой опаской ожидал, что поразится отличная от его замыслов цель.

В голове буйствовал хаотичный беспорядок, воплощенный первыми же секундами, как только эта крыша перестала быть для него колыбелью одиночества и воспоминаний о руинах прошлой жизни. Его бледный лик зиял отрешенной маской, сдерживая за собой даже намеки на что-то иное, что скрывалось за фасадом безразличия. Но, что творилось в голове у нее, представить было невозможно. Тем более, если учесть, что сейчас они наедине. Учиха никогда прежде не жил чужими мыслями, но теперь все было иначе.

Ониксовый взгляд сразу же зацепился за отблеск слезы, пробежавшей по ее щеке, отчего его глаза заметно сощурились и опустились вниз. Его решение обретает еще более рациональные краски — от его воплощения им обоим будет только легче. Оно даже в мыслях дается нелегко, но в противном случае слезы не оборвать. Они и дальше будут проскальзывать по ее сердцу, оставляя после себя извечные шрамы. Неосуществленный шаг как и прежде кажется ему верным — брюнету хочется верить, что это так. Но в то же время он видит в нем и жестокость. Тем не менее, если чувства к нему приносят только боль, то нет другого выхода, кроме как выжечь их каленым железом. Так или иначе, в конце этой любви ее ждет лишь разочарование и пустота за грудной клеткой. Лучше вырезать этот этап жизни сейчас, чем тратить в нем годы, чтобы впоследствии раствориться в горьких сожалениях. Перерезать связывающую их нить быстро и неумолимо, как хирург, не ведая скорби и не зная печали, или же обречь ее на непрестанное содрогание от замогильного холода? Ответ кажется очевидным.

Саске смыкает веки и печально хмурит брови, невольно воображая свои последние слова этим вечером. В их последние минуты никому не будет легко. Возможно, ему будет даже сложнее, чем ей, ведь его память останется нетронутой.

Уже сейчас внутри прослеживается ощущение потери чего-то очень значительного, как только размышления осторожно заступают на представления о наиболее вероятном финале этого дня. Хотя, наверное, он напротив должен чувствовать себя свободным от чувств Харуно. И смысл, который скрывался в ее словах о месте в сердце, только усиливал проблеск сожаления об этой утрате. Забавно... Но вопрос, кой он задал ей почти что с порога о собственной значимости, наверное, сперва стоило задать самому себе. Какое она занимает место в его жизни? Он не ведал. Не находил ответа. Однако факт оставался фактом — она была единственной, в чьей жизни он больше не хотел себя видеть. Желал себя вычеркнуть. Это говорило о многом, наверное это и было ответом. Но, чтобы это принять, не осталось ни единого смысла. 

— Друзья? — сдавлено и тихо произносит он, не размыкая глаз, и снова замолкает.

Это брюнет не мог принять, но и как действовать дальше тем более не знал. Осознавая, что словами можно сделать только хуже, он молчал. Друзья... Он чувствовал себя каким-то нерушимым клеймом на ее сердце, от коего, судя по всему, она не могла и не хотела избавиться. Она готова играть роль друга, лишь бы тот не уходил. И его в один миг накатывает отвращение к самому себе за то, что он играется с ней в поисках, как эгоистичный ребенок, прикрываясь надуманной для нее необходимостью открыто признаться в собственных чувствах. 

Секунды стекались в минуты, а он не спешил нарушать безмолвие, прозябая в размышлениях о том, что сперва стоило разобраться в себе. Понять собственные чувства, вместо того чтобы награждать небезразличное к нему сердце новым ранами. Его глаза неторопливо открываются свету, мгновения смотрят в пустоту впереди, прежде чем вновь заскользить в ее сторону, чтобы остановиться на утонченном лице лишь краем и поймать момент, кой расчертился на бледно-розовых устах подобием улыбки. Сакура пыталась укрыться за обманом, спрятав свою печаль за маской, но та была слишком прозрачна, чтобы он не смог увидеть за ней настоящее. 

Саске слегка хмурит брови, не скрывая свое недовольство ее потугам, из-за ощущения холодной боли где-то под сердцем, точно зная, что спустя время та перерастет в чудовищную. За грудной клеткой все сжимается в ощутимый пульсирующий ком.

Едва ли слышимое «хм» неожиданно разбавляет миг, повисший между ними тишиной, от коего сердце лишается размеренных ритмов и гулко бьется, клокочет, чуть ли не ударяясь о ребра. Пригоршня времени кажется ему бесконечностью, овладевая им необъяснимым волнением, кое он никогда прежде не испытывал в присутствии этой девушки. А если быть точнее, Сакура никогда не было причиной этой эмоции. И чем дольше над ним висела мертвенная тишина, тем явнее чувствовался тревожный трепет, кой настойчиво охватывал тело и перерастал в страх. А страх липкими щупальцами сжимал разум и холодил пальцы. Ему было стыдно перед собой, что позволил этому чувству зайти так далеко. Внешняя сторона невозмутима, но внутренняя рвется от странных чувствований, которые не могли найти выхода. И даже ее давно отзвучавший вопрос не смог открыть им путь наружу.

— Ты не обязана лгать себе. — он говорит медленно, подбирая нужные слова, уголь его глаз тянется к ее изумрудным, — Есть причина, по которой мы не можем быть друг для друга друзьями. Ты сказала мне не все, что лежит у тебя на душе.

Любовь. Лишь слово. Обычное слово, но сложное к пониманию. Нелегко объяснить, что оно в самом деле значит, чем является. Непосильно описать все то, что оно за собой приносит. И причина кроется не в том, что это трудно сделать, а потому, что этим словом называют очень сложное, непонятное и многим непостижимое чувство. Люди испытывают его и понимают по-разному. Сегодня ты можешь размышлять о нем и чувствовать его одним образом, завтра же - ощутить несколько иначе. Но в каждой душе проявляется оно одинаково, как едва ли заметный нежный росток, громоздящийся среди похожих, но грубых побегов сорных трав. И человек, с кем присутствует подобная связь, иной раз может оказаться точно таким же сорняком. Для нее он, видимо, таковым и являлся. Колючей лозой, что связывает с головы до пят, и заставляет лгать фактом собственного существования. Друзья?... Ложь, на которую она идет только из-за того, что внутри живет то самое слово на букву «Л». И от этого холодный взгляд приобретает еще более печальные оттенки, витая по женскому лицу.

— Я сказал, что ты никогда не сможешь получить на свои чувства ответ, который хочешь. Но я... — он смотрит на ее руки, — Сделаю это по-своему.

Брюнет неторопливо поднимается на ноги и чуть склоняет голову вперед, позволяя прядям нависнуть перед лицом, скрыв за чернотой вновь сомкнутые глаза.

— Я ничего не смыслю в этом. Но... — он поворачивает голову, открывая свой лик и смягчившийся взгляд, — Можешь считать это свиданием.

Его ладонь протягивается к ней и замирает в воздухе в ожидании, что девушка сможет ее принять.

Ледяное инферно в его глазах предательски дрогнуло, невольно поежилось под натиском женского голоса, неотрывно взирая на окоём селения через призму едких мыслей, что не сулили счастливых исходов для безликих фигур, беззаботно топтавших ее тропы. Ведущая к этому цель сейчас играла роль единственной причины, коя не позволяла отступиться от жестокого умысла в отношении девушки рядом. Жестокость — моральное зло, но даже оно иной раз проявляет благосклонность, проводя пусть и через боль, но к нужным благам. Сакура была достойна блага, как никто другой. 

Изумление искренне взыграло его взглядом, слегка округляя угольные очи, далеко не из-за вопроса, который он предпочел бы проигнорировать, сколько от растерянности в ее глазах, что усилиями бледно розовых губ отчетливо ощутились двумя малахитовыми иглами на коже и странным ощущением, от коего за грудной клеткой вмиг неприятно засаднило. Девичий разум, должно быть, разрывался на куски в попытке осознать происходящее, ведь несбыточная мечта, любовная фантазия, в каком-то смысле претворилась в реальность. Его скосый взгляд смог уловить мимолетный проблеск в ее зеницах, кой вспыхнул в унисон вопросу, но за ними же виделся и ответ. 

Причина, по которой они когда-нибудь смогли бы стать чем-то, что существует в отрыве от команды, от Наруто, даже ей кажется невозможной. Яркий малахит пристально смотрел на него и говорил без слов, что это простая и понятная ей истина, но тем не менее она с самого детства и до сих пор живет в этой мечте, черпая из нее стремления стать для него чем-то, что будет выше, нежели обычное товарищество. Брюнет лишь слегка хмурится своим мыслям, неосознанно перенимая на себя чужую участь и ее болезненную сторону, коя наверняка довольно часто дает о себе знать, когда реальность идет вразрез с ожиданиям. Но, он не рушит свое молчание, удерживая всякие слова за крепко сомкнутыми губами, предоставляя Харуно время самой все осознать. Любые слова сейчас будут сродни удару, что накренит ее давно устоявшийся мир еще сильнее.

Тихий шорох малиновой ткани вынуждает его наконец повернуться к ней, открыть ее взору безразличие своего лица, и осторожно перевести глаза на ее руки, чтобы впоследствии соприкоснуться с утонченными пальцами на складках подола едва различимым сожалением во взгляде. Ее голос явно дрожит, будто к глазам вот-вот подступят слезы. Глаза — это отражение сердца, души, они могут сказать о человеке куда больше, чем он сам на то способен. Но ее движения, за коими неотрывно следили его черные, говорили куда больше.

— Семья... — довольно тихо и сдавлено произносит он, оторвавшись от ее ладоней и устремив взгляд куда-то в сторону.

Понятие этого слова, должно быть, несло для нее совсем другие смыслы, нежели для него. Это слово приносит лишь нестерпимую боль, где-то там, у самого сердца, словно две змеи жадно рвут обитель самых сокровенных чувств на части. Семейные узы — колючая цепь на горле, и со временем она безжалостно сдирает кожу, в конечном итоге оставляя после себя только боль в раскаленном на до и после разуме. А боль имеет множество оттенков, но эта — чернильное пятно, что въедается в тебя навсегда, его ничем не оттереть, его не закрасить.

Ближе, чем Сакура или Наруто, он не видел для себя никого. Но он не мог назвать их семьей. Они, разве что, заставляли его чувствовать себя менее одиноким. Люди рождаются одинокими, одинокими и умирают. Но тот, кто когда-либо в действительности принимал кого-то за семью, в конце концов уходит в могилу с непосильным камнем. И неважно, каким образом он взвалился на плечи. Те двое были ему дороги точно так же, как и он им, и именно потому ему суждено уйти из жизни хотя бы одной из них. 

Сакура всегда была слишком назойлива, но брюнет не видел в ней обузу. Она была довольно умной, хоть и могла совершить опрометчивый поступок. Но минутами ранее Учиха рассчитывал услышать далеко не эти слова, а она наверняка желала произнести совсем не их. Шанс признаться в чувствах, открыть самое сокровенное своей единственной любви, был глупо упущен. Он дал ей этот шанс сейчас, потому что «потом» уже не настанет. Именно по этой причине и прозвучал его вопрос. Но так или иначе разговор все же смог найти верное русло, и следующее, что она сказала, было тому подтверждением.

Саске чуть шевельнул рукой, чтобы покрыть одну из ее ладоней, но в итоге не смог себе этого позволить. Отголоски жалости играли в его мыслях, а он не хотел ее оскорбить подобным образом.

— Потому что... — звучное «хм» в очередной, но не в последний раз слетает с его уст, а глаза — заметно щурятся, — Ты мне небезразлична. 

Черные медленно тянутся к ней, и он скоса смотрит точно в изумрудные, чтобы увидеть в них реакцию и показать свои намерения, пусть те и были нарочито приукрашены.

— Я не такой, как вы с Наруто. У меня своя дорога. И тебе... на ней места нет. — его голос, казалось, с каждым словом становился все ровнее и глубже, покрываясь инеем от холода и апатии, —  Как и мне нет места в вашем мире грез.

И он снова замолчал.

Сфокусировавшись, брюнет приглушенно вздохнул, пытаясь отчистить разум от лишних мыслей, ставя перед собой одну единственную задачу. Он то и дело вжимал пальцы в каменный край крыши, чуть ли не до скрипа в пальцах, собирая в себе всю смелость, чтобы продолжить свою отчасти, но все же ложь. 

— Я никогда не смогу ответить на твои чувства так, как ты себе представляешь. Я долгое время думал, что ты никогда не сможешь получить от меня то, что хочешь. — его тон звучит мягко и спокойно, но достаточно серьезно. И прежде чем произнести то, что противоречит всему сказанному ранее, его пальцы размыкают каменную породу, позволяя зазвучать и следующей фразе. — Но я хочу, чтобы ты провела со мной день.

«Первый... И последний...»

Сидящий рядом юноша был как всегда холоден в своих действиях и высказываниях. Однако, присущая ему отрешенность, ничуть не пугала Харуно. Долгие годы жизни, биение его сердца остаётся спокойным и ровным по отношению к ней, от чего хмыки и отведение глаз в сторону являются лишь обыденностью в её суровой реальности, неотъемлемой частью его образа. Девушка практически смирилась с тем, что он не разделит с ней бремя любви: его бледные губы никогда не произнесут заветные слова, а выразительные как у верблюжонка глаза, ни разу не посмотрят на неё так, как ей бы того хотелось. О чём-то большем вроде жарких объятий и поцелуев под полной луной и говорить не приходится. Её любовь, будучи слепой и губительной, по детски нетерпеливой и заведомо безответной, не имеет никакого смысла на существование. Следовательно, с этим каламбуром и игрой в одни ворота пора завязывать.

  - О нас двоих? Что это значит? - тихим, едва слышным голосом переспросила розоволосая, пытаясь выяснить из уст первоисточника не искажает ли она суть услышанного. Они существовали только по отдельности друг от друга как Саске и Сакура. Никаких «их» никогда не было и не будет.

Вместо того, чтобы радоваться, благодарить Вселенную и упиваться мимолетной удачей, Харуно стало невдомек: зачем он сейчас дразнится подобными изречениями, зная о её чувствах? Для чего вкладывает ложную мысль в её пустоголовую черепушку? Слова Учихи буквально повергли её в легкий шок, заставив изумрудные глаза округлиться от удивления - два блюдца неотрывно взирали на мужскую фигуру в ожидании ответов.

Последовавший с заминкой вопрос не внёс ясность в происходящее, наоборот - только запутал девушку ещё больше. 

«Здесь что-то не так», - отозвалось в пятнадцатилетней головушке тревожной мыслью. Мягкие черты лица стали серьёзными. Пальцы правой и левой рук машинально начали присбаривать ткань алого ципао, медленно но верно заключая хлопковую материю в мёртвую хватку. 

«Саске, зачем же ты пригласил меня сюда на самом деле и почему вопрошаешь о месте в моей жизни так, будто мы тут все помирать завтра собрались? Что такого ужасного ты собираешься сделать, о чём не можешь рассказать?»

Чтобы не вызывать лишних подозрений к своим догадкам, Харуно попыталась подобрать нужные слова для ответа, от чего речь вышла скомканной.  

- Ты… и Наруто… Вы - моя семья, - её голос слегка дрожал, взгляд пал на подол платья. В попытке придать себе храбрости, женские кулачки сжались ещё сильнее. Знала бы розоволосая, что тут будут такие разговоры, то накатила бы пару стопок горячительного напитка перед выходом. Во избежание словесного конфуза, разумеется.

 - Возможно, наши мнения разнятся на этот счёт и ты видишь меня лишь обузой, но… - продолжила чуть более уверенно, переходя на надрывную экспрессию в конце разговора, - Саске, ты очень дорог мне. Дорог всем нам!

Харуно слегка приподняла голову в сторону Учихи. Взгляд зеленых глаз начал блуждать, пытаясь зацепиться за что угодно, что могло бы успокоить её внутреннее рвение кричать о своих чувствах к нему. Поднимать эту тему оказалось сложнее и больнее всего, ведь слова, зародившиеся в глубинах сердца, по прежнему не подчинялись холодному рассудку. 

- Саске, я давно хотела спросить... Почему ты постоянно отвергаешь меня? Я всего лишь хочу быть рядом, - невидимый червь сомнений подтачивал твердость девичьих убеждений, касаемо их совместного будущего. Лихорадочные мысли, настойчиво пытаясь подобраться к истине, каждый раз наталкивались на извечный вопрос «а надо ли это ему?» Девушка тяжело вздохнула. Так, словно эта попытка донести до него свои чувства была последней в её жизни и с треском провалилась. 

Солнце неумолимо нарастало над пасторальным ландшафтом, разливаясь окрест мягким золотом, протягиваясь нитью по главной улице, ее переулкам, приветливым разноцветным крышам, одаривая теплом каменные ваяния в скале и сердца людей, оберегающих в себе ростки извращенной идеологии «Воли Огня». Изумрудная зелень листвы, отделенная от крон повелением порывистых ветров, оливковыми редкими мазками кружила по небосводу, надоедливо выписывая в ее невесомости около ритмичные па. Новый день мерно разрастался пестрой палитрой, и он был ее единственной черной краской, взирающей на первые вздохи деревни с высоты. 

Изучающий взгляд кропотливо гулял по околесице, излучая своей темнотой одновременно равнодушие и едва ли заметную хмарь, что ложилась на безучастные глаза тенью ниспадающих смоляных прядей, только изредка останавливаясь на лицах отдельных фигур, кои казались знакомы своими чертами. Но среди скопища разномастных обличий брюнет в какой-то момент начал неосознанно искать только одно. Лик того, кто являлся единственным из тех безвольных сосудов, хранящих в себе чужие идеи и мировоззрения, что отравлял его мысли до сих пор и с особой жестокостью забирал последнее светлое пятно жизни.

С течением лет старший брат стал всего лишь иллюзорной амфорой, отличной от множества, ввиду их особенного общего прошлого, кою разбивать, если потребуется, будет сложнее всего. Не по той причине, из-за коей младший занимал второе из мест, если опираться на способности, но из-за уз, что не теряли крепость и поныне. Их связь была прочна не по родственной крови, но по прожитым годам, кои вопреки оставались для него самыми светлыми. 

В какой-то момент брюнет лениво отводит глаза куда-то в сторону, нехотя соскальзывая ими с панорамы, и смыкает веки, всецело отдаваясь во власть очередного веянья прохладного ветра, что старательно облегает его бледное лицо и гуляет в черных локонах. Это подобие мистраля, бодрящий поток, не настолько хладное, чтобы осыпать кожу ледяными укусами, но достаточно бессердечное, чтобы пронзить тело фантомной иглой до кости и навить разум воспоминаниями. Воспоминаниями хорошими, лучезарными, что последние года все реже взывают из прошлого. В детстве он боготворил этот край деревни, первоочередно связывая его с событиями, в коих важнейшее место занимал один единственный человек. Но ныне та фигура поглощена мертвой землей, а все оставшееся после только обезличилось.

Минувшее отзывается в нем острой болью, скручивая сердце подобно змее и сжимая его до самых черных и безжизненных оттенков. Его ладонь сама по себе, словно ирреальный кукловод дернул за нить, тянется к груди и неспешно комкает черную ткань в сжавшемся кулаке. А он едва ли встряхивает голову в попытке вырваться в реальное... Потому что прошлое вновь начинает нашептывать ему желание исчезнуть, стереть себя из настоящего, чтобы никого не видеть и ни о чем  не думать. Однако одно лишь легкое движение воздуха за спиной, совсем тихий и мягкий шаг заставляют его резко распахнуть глаза и свесить руку вниз, чтобы не породить никому ненужных вопросов и беспокойств.

Саске непринужденно поворачивает голову и скоса смотрит назад, встречая безразличием во взгляде блеск румян, зияющих на миловидном лице тонами наливного персика. Мгновения он лишь безмолвно наблюдает, выжидает, пока ее неуверенный шаг сокращает расстояние между ними. Аура явной отрешенности до сих пор держит его в своем безэмоциональном плену, но каждое ее движение рисует на ней трещины, вынуждая его губы чуть разомкнуться, чтобы что-то произнести, но в тот же миг и онеметь, слегка поджавшись в одну сплошную линию. Его внимание невольно притянуло к ней, словно магнитом, что не могло остаться для чужих глаз незамеченным событием, несмотря на его типичное спокойствие и неподвижность каждого мускула на лице. Но, только одним переломным моментом его физия и взгляд все же придаются изменениям, мимолетно принимая на себя виноватое выражение. 

Ее касание, легкое и колеблющееся, неожиданно ощущается его плечом, из-за чего мышцы во всем теле инстинктивно напрягаются, точно перед ударом. Но он не шелохнулся ни телом, ни взглядом, в последний момент соскользнувшим с ее раскрасневшихся щек. Глаза яркого изумруда, казалось, полнились ожиданиями и надеждами, пытаясь сыскать в его черных хоть малую долю ответной теплоты, как и всегда, но зря — тлеющие угли были скупы на все, кроме апатии и холода... как и всегда. В конечном итоге Саске не стал отвечать на первый из вопросов, потому что видел только риторическую его сторону.

Спокойный и невозмутимый взгляд, вернувшийся к черте деревни, таил в себе странное волнение, наверняка заметное зеленым глазам, — стоит тем только посмотреть, — вкупе с неуверенностью в своих же решениях, мимолетное, но возрастающее чуть ли не с каждой секундой или же вздохом. Быть может, он напрасно осмелился принять на себя право вершить чужую судьбу, зря затеял этот глупый план. В этой встрече мало было смыслов, ведь каким бы не оказался разговор, итог будет одним. Желание познать некоторые истины, чтобы впоследствии их вырезать — чистый эгоизм по отношению к девушке рядом. Разум сверлился мыслью, что весь этот замысел сродни игре с чужими чувствами. Возводить холодную стену перед вожделеющими глазами — дело одно, у них не было обязательств перед друг другом, но вмешательство в чужие мысли и память в стремлении перекроить все на свой лад — дело совсем другое. Подобное достойно только удара по лицу. Наруто наверняка так бы и сказал, прежде чем воплотить свои слова в реальность. Но, он вряд ли когда-нибудь позволил бы себе играть с Харуно, одаривая ее напрасными надеждами, поскольку подобный жест приведет лишь к одному отчаянию. Оставалось только убеждать себя, что этот последний день нужен ей, потому что, пусть та и не знает, он безмерно уважал ее чувства. Дать ей то, что она желает, а после — забрать так, что она и не вспомнит.

Они молчали, потому что Учиха не торопился со словами. Но только малого вздоха с его стороны было достаточно, прежде чем его взгляд снова наскользил на нее краем глаз, вновь различив два изумруда. Расслабленные черты лица юноши не поддались ни йоте изменений, но внутри что-то дрогнуло. 

Надоедливая и приставучая. Во времена академии она казалась ему именно таковой, но ныне его глаза видели совсем другую ее сторону. Может, первопричина крылась в том, что они смотрят на нее в последний раз? Человек никогда не познает глубину вод, пока не осмелится в них зайти. В эти воды брюнет заходил впервые. 

Наконец юноша бегло осматривает ее лицо, проходясь по всем ее чертам и изгибам, сохраняя безмолвие, а затем несколько раз моргает, чтобы прийти в себя и вернуть здравые смыслы, уничтожив все внутренние сомнения. Тихое «хм» раздается с его стороны, аккомпанируя с легкой ухмылкой на губах, и он опускает взгляд к ее руке. Так вот она какая — их последняя мелодия.

— Нет. — сухо отвечает черноволосый на второй вопрос, кой точно не скрывал в себе риторическую ипостась. Отвечает без лишних чувств, холодно, не позволяя себе ни намека на эмоциональную вовлеченность, — Наруто это не касается. — Саске возвращает глаза к невесомости впереди, натыкаясь апатией на незримую точку среди множества других в пустоте.

— Нет... Сегодня речь пойдет только о нас двоих. Со мной сегодня будешь только ты. — требовательно, в присущей ему манере дополняет он, но все же с какой-то ноткой осторожности в голосе, отвергая всякую мысль о присутствии третьего лица в этой встрече.

Учиха не смотрит на ее реакцию, оставаясь неизменным себе и своим черным без блеска глазам, словно черный шелк.

— Сакура... Я хочу знать... — брюнет на мгновение замолкает, обрывая свою прямую, сухую и без излишеств речь, прежде чем снова продолжить, чуть сощурив глаза от неверия в собственные слова, — Какое место я занимаю в твоей жизни?

Поздняя ночь. Тусклый искусственный свет наполняет девичью комнату, сливаясь с пастельностью тонов. Харуно неподвижно сидит на деревянном полу в своей спальне, самозабвенно прильнув спиной к прохладной, слегка шероховатой поверхности стены, окрашенной в бежевый. Увесистая голова пятнадцатилетней слегка запрокинута вверх, а два изумруда в её глазницах как зачарованные смотрят в рандомную точку посередине потолка.
Спать совсем не хочется - веки не тяжелеют, лишь изредка смыкаясь для того, чтобы моргнуть. Да и как можно спокойно спать, если где-то за пределами этих четырех стен находится мечта всей твоей жизни? Вечно хмыкающая, неприступная крепость, что наконец-то дала сбой. Саске Учиха - объект сокровенных желаний и эротических фантазий розоволосой, походу сильно приложился головой на тренировке, поскольку решил пригласить её на разговор. Попутал ли юнца бес, аль по собственной инициативе он к этому пришел - совсем не волновало внутреннюю Сакуру. В тот момент она ликовала. Сердце неистово трепыхалось раненой птицей, рвущейся на свободу, когда отголоски здравого смысла взывали к рассудительности. Завтра днём всё будет по-другому? Неужели в их отношениях появилась неведомая ранее переменная? Неужели «долго и счастливо» уже не за горами? Пригласил ли её Саске на свидание? Эти и походящие от них вопросы, снующие в голове беспорядочными мыслями, имеют лишь один ответ - «вряд ли». Во всяком случае, хиленькое убеждение, в перемешку с надежной, всё же теплилось слева под ребрами, разрастаясь вглубь нутра приятными ощущениями. У черноглазого появилось что ей сказать, а значит довольствоваться одними хмыками не придётся. Уже неплохо - уже приятно.

Впрочем, любовное влечение к Учихе терзало неокрепший мозг юной куноичи не только этой ночью, но и вчера, позавчера, месяцы и даже годы назад. Интерес к нему возник еще в раннем детстве, от чего большая часть мыслей розоволосой сосредотачивалась на том, какой Саске ахуенно пиздатый шиноби, да и как особь мужского пола ничего такой. К счастью, не все её знакомые разделяли подобное мнение. Кхе-кхе.

Изо дня в день, естество Сакуры замирало, видя как хмурятся его брови, как сжимаются в тонкую полоску губы, прежде чем недовольно хмыкнуть. Казалось бы, отсутствие напускной любезности в словах отталкивает людей, но в его исполнении этот фокус-покус почему-то не срабатывал. Его изречения, зачастую холодные, но не лишенные смысловой нагрузки, порою ранили розоволосую напарницу сильнее, чем на то было бы способно оружие противников, рассекающее податливую человеческую плоть на боевом поприще. Лишь ему одному она готова простить что угодно: будь то моральное насилие или же физическое причинение вреда. Благо, до последнего ещё не дожили.

Харуно всегда казалось, что её чистой любви хватит на двоих. Думалось, что ей под силу заполнить образовавшуюся брешь в его груди. Вот только она ошиблась - внутренняя пустота оказалась куда прожорливее её наивных представлений. Сотни, даже тысячи попыток, направленные на сближение, виделись ему жалкими уловками привлечь внимание к её персоне и потерпели крах, разбившись о суровую реальность. Впрочем, ничего удивительного. Его взгляд извечно скользил по людям сверху вниз с некой враждебностью. Так, будто те были лишь расходным материалом на его тернистом пути к отмщению. Сакуре изредка чудилось, что с таким же немым упреком взирал он и на неё, показывая своё превосходство. Неприятно, но имеет место быть. Ну а что, если ей и свезло с напарниками по команде, то про неё можно сказать обратное. Она - балласт, мешающий расправить крылья и взлететь ввысь. Незваная гостья в его сердце и мыслях. Волей-неволей, остается только это осознать и свыкнуться. До тех пор, пока этого не случится - неуемные чувства к черноглазому кичливому идиоту продолжат наполнять неизбывной тоской её грешную душу.

Время близилось к десяти часам утра, от чего окружающий мир во всю взывал к себе: то солнечными лучами на прогретом дощатом полу, то пением голосистых птиц за окнами. Их мелодичная трель не раздражала девичий слух. Наоборот, пробудила от долгих раздумий и стеклянного взгляда в потолок. 

«Что-то я засиделась. Не стоит опаздывать в такой важный день», - подумала розоволосая, устремив свой взгляд в окно, залитое светом. Она поднялась на ноги, слегка потянулась в стороны, разминая затекшую шею и поясницу. Затем, на своих двух направилась в ванную для выполнения рутинных действий по типу  «умыться» и «почистить зубы». Конечная точка ждала её у шкафа с одеждой. Осмотрев гардероб, куноичи фыркнула и, опять-таки, застыла, едва ли не разинув рот от удивления. Среди кладезя шорт, носков и женских треников с привычными багровыми ципао, затесалось исключение в виде пары-тройки красивых платьев, как нельзя кстати подходивших под сегодняшний случай. Выбирая между женственным и более вызывающим нарядом, Харуно подолгу крутилась у зеркала, кокетничая с собственным отражением и приговаривая что-то типа «Саске-кун, тебе нравится? А как насчет этого?». Девушка подмигивала, делала вид, что робеет, отмахивалась руками, но всё тщетно. Ни первое, ни второе не откликалось у неё в душе должным образом.

«Может стоит начать с макияжа, а там всё станет понятно?», - поймала себя на мысли розоволосая, доставая косметичку и нанося «боевую раскраску папуасов» на бледное подростковое личико. 

«Да, романтикой тут и не пахнет, скорее эскортом», - итоговый результат вызвал неоднозначные эмоции, граничащие с отвращением при виде собственного отражения в зеркале. Получилось слишком ярко? Определенно.  Макияж с акцентом на губах с легкостью приковал бы внимание Наруто, но Саске… Он вряд ли оценит подобный жест и, скорее всего, посмотрит на неё как на очередную сохнущую по нему дурочку. Подтверждать очевидную догадку было ни к чему. Тыльная сторона ладони касается пухлых уст, стирая с них вульгарность, присущую алому цвету. Размазанная на щеках помада походит на широкую улыбку, укоризненно натянутую кем-то с обратной стороны серебристой глади. 

- Да ну его нахрен, - выругалась вслух Харуно, устремившись семимильными шагами к раковине в ванной. Она набирала в ладошки воду и терла руками лицо до тех пор, пока не смыла с себя всю косметику. Разумеется, нежная кожа и слизистые глаз покраснели от внешних раздражителей, однако сию оплошность можно легко списать на недосып. Что, собственно, и сделает, если спросят. Спойлер: он не интересовался ранее и сейчас не станет вопрошать.

Харуно покинула дом с мыслями о том, что тушь для ресниц и розовый блеск для губ в сочетании с обыденной одеждой хоть и не подчеркнут её достоинства, однако, по крайней мере, не испортят общего впечатления, что выстраивалось годами. Их отношения и так подобны песчаному замку на необитаемом острове, что вот-вот смоется бушующими волнами во время очередного прилива. Течение времени не оставит ни следа, разрушив все связи, так зачем усложнять?
Сегодня она будет сдержанной: выслушает Саске без лишней назойливости, а самое главное - не устроит неукротимый потоп из слез, как это обычно происходит. Вот только... Что она ему скажет как придет? «Привет, как дела?» - слишком банально. Может стоит вообще молчать и отвечать по существу?

Большие глаза цвета свежескошенной травы в обрамлении черных густых ресниц бегло осмотрели пустующую крышу резиденции, пока не наткнулись на объект обожания у самого её края. Да, это был он. Взъерошенная копна угольных волос не позволила ни на йоту усомниться в правильности сделанных выводов. Даже со спины Учиха выглядел весьма притягательно, от чего девичьи зрачки заметно расширились и заблестели. 

-Сас…, - на полуслове прикрыла рот ладонью, всё ещё не веря в происходящее. Боясь спугнуть мужскую фигуру, что чудилась ей миражом, навеянным палящим полуденным солнцем, Харуно осторожно зашагала ей навстречу. Робость сковала движения, лишив непринужденной лёгкости её походку. Каждый проделанный шаг выглядел колеблющимся, давался ей с трудом.
Что, если она стала одной из тех шизоидных дамочек, что разговаривают сами с собой и сейчас выдает желаемое за действительность? Что, если там никого нет? Что тогда? Мазать говном стены в больничной палате и видеть в сием произведении искусства лик Саске? Нет-нет, порочить его святость подобным - невежество.
Ведомая страхами, Сакура всё же подошла к сидящему на краю резиденции юноше. Дабы окончательно не свихнуться, ей было важно подкрепить тактильными ощущениями маячащий перед глазами зрительный образ. В попытке обратить на себя внимание и убедиться в подлинности Учихи, ладонь правой руки мягко опустилась на его левое плечо и легонько потрепала в стороны.

- Я присяду? - Озадаченно спросила Харуно, поспешно убрав руку с плеча товарища, чтобы указать на пустующее место рядом с ним. Вопрос стоял скорее риторически. Единственное, что могло хоть как-то пострадать в ходе дела - донельзя раздутые личные границы этого нахохлившегося воробушка. Как-никак Мистер Важность сам был инициатором их разговора, а это встречается… эм - никогда прежде? Ничего страшного, если розоволосая слегка потеснит его своей жуткой аурой неудачницы, умостив свою пятую точку ближе, чем на три метра.

«Что ж, если он не изъявит желания отсунуться, то подтолкнет меня отсюда вниз» - преследуя подобную мысль, Сакура села рядышком с Саске, после чего уставилась на темноволосого пытливым взглядом. Глуповатая улыбка не сходила с её лица, пока фантазия рисовала полет с крыши всеми яркими красками, что Харуно только могла себе представить.

- Так о чём ты хотел поговорить? Ах да, Наруто тоже придёт? - Её щёки самовольно зарделись стыдливым румянцем. Идя на встречу, девушка догадывалась, что тема разговора будет касаться чего-то сугубо личного, имеющего отношение к ним двоим, ну или троим. Желтоволосого лисенка, сующего свой нос в их с Саске отношения, она была бы и рада видеть, но не сегодня. Остаток этого дня Сакуре хотелось целиком и полностью посвятить змеенышу, не отказывая себе в удовольствии глядеть на его покерфейс вплоть до самого заката солнца. Вот только совпадет ли её мирское желание с его наполеоновскими планами?