Непозволительная, доныне неиспытанная и, казалось бы, лишь до момента непостижимая для них близость повелительно сковала застывшую в ожидании фигуру, наливая каждую ее клетку свинцовой тяжестью, словно в отчаянном протесте. Присущая ему гордость надоедливо саднила, истошно противясь принятым замыслам, до сих пор пытаясь навить на мысли непреложную догму об одном лишь одиночестве. Когда-то признанная истина даже сейчас змеилась внутри шипованной лозой, и его внутренний мир отвечал ей предательской дрожью от порочности сложившегося момента. Ощущение, что внутри вот-вот что-то надломится, лопнет, шептало требованием отступить от принятого решения, но он сводил этот порыв на нет и продолжал открыто взирать на нее с протянутой ладонью, оставаясь лишь внешне иммунным к внутренним распрям. Брюнет искренне не понимал, что происходит. Но понимал одно — его желания раскололись надвое, и то из них, что принуждало стереть себя из чужой жизни, проигрывало другому, совершенно противоположному.

Всего несколькими минутами ранее Саске видел в ее глазах только ложь, коя протягивалась за его грудью колким, мерзким чувством, но со временем два зеленых изумруда утонули в чистой воде растерянности. Кажется, что теперь ее эмоции раскрыты как на ладони, что любую, даже самую сокровенную, мысль можно прочитать. Но, чем дольше он позволял себе смотреть в эти округленные и уже немного блестящие зеницы, тем сильнее терялся в догадках относительно ее решений. Помыслы в голове разбегались в хаотичном порядке, подобно испуганным муравьям, забиваясь в самые дальние уголки под тенью неспешности ее движений. Однако посреди хаоса занозисто мерцала одна недвижимая мысль, что его длань так и останется нетронутой, поскольку встречная ей ладонь неожиданно замерла в невесомости. И сделанный «шаг» все сильнее кажется ему напрасным. Но его слова жестоки, даже если он намеренно пытается сгладить их углы и придать их мягкости. Они всегда разрушают тишину, врываясь в чужой мир. Они способны причинять боль, пронзать насквозь, даже если не несут в себе острия или блистание лезвия. В словах нет ни малейшей необходимости, они могут только все испортить. А он никогда не отличался болтливостью, предпочитая действовать.

Черные пряди черкали кончики его скул, едва колыхаясь под веяньем ветерка, создавая движимую тень на бледной коже, а чернота очей, беспристрастная и спокойная, — неотрывно смотрела на ее утонченный лик без доли сожаления или приметной заинтересованности. Его облик будто атрофирован для всякого чувства, а взгляд явно не мог воззвать к дружеским или же иным ассоциациям. Но за их холодной ширмой ощутимо переливалось желание, чтобы Сакура наконец приняла его ладонь своей. В своих намерениях Учиха был движем далеко не жалостью или же иным оскорбительным для нее чувством, он сам этого желал, и уже по нескольким причинам. Одна их них занимала первые планы и имела явственный вид, другая — сокрытая, неизвестная, еще им не принятая и порицаемая. Юноша не позволял своей физии принять на себя даже малый эмоциональный росчерк, отрешенная маска слишком идеально и слишком плотно сидела поверх всего, что ютилось за ее твердью, но момент настойчиво требовал нарушить этот давно устоявшийся принцип.

Его взгляд осторожно заскользил по изгибам ее лица, впоследствии остановившись на губах: бледно розовые, пухлые, словно бутоны крокуса, и слегка разомкнутые в шумном выдохе. Брюнет медленно смыкает веки, будто один только взгляд в ее сторону теперь мешает трезво мыслить, и отводит глаза куда-то в сторону и вниз, стараясь больше не смотреть на нее, чтобы и дальше не пачкать свой эмоциональный лист, кой со временем и без того терял первозданную белизну, наливаясь новыми красками, а ее — не вводить в еще большее замешательство. Пройдясь по утонченной линии женского подбородка, прежде чем отдать свой взор пустоте, юноша совсем тихо хмыкает, мысленно подмечая, что ее пальцы все же вновь пришли в движение. Спустя секунды, растянувшиеся в вечность, он наконец ощущает как ее тепло трогает его холод, пусть его длань и без того уже теплится легкой испариной от пережитых мыслей.

Через соприкасание, легкое, как весенние ветра, Учиха отчетливо осязает как лед его эфемерных стен начинает подтаивать под этим нежным прикасанием. Ее рука, теплая и утешающая одиночество, вызывала ассоциацию с золотой солнечной нитью, угодившей во тьму, что вопреки всему проникла в его давно закрывшийся для всех мир. Пепелище в одночасье вспыхнуло пожаром, кой многие годы оставался невозможным в его жизни явлением. Сердечные недра защебетали чувством, кое он никогда не допускал к сознанию, убивая его значительно раньше, чем оно успевало преодолеть черту. Несвойственная ему неуверенность, как огненная лавина, прытко прошлась сквозь все его существо, вынуждая тихо задрожать порицающую мысль. Ничего не остается, кроме как внутренне сопротивляться этому нашествию в стремлении сохранить фасад хладнокровия и невозмутимости. Упрямый разум борется с этим неподатливым наскоком, пытаясь в отчаянии вернуться к устоявшейся изоляции, к столь привычному ему самообладанию. Однако даже в этом моменте мысленного противоборства в его глубинах пробуждается едкое осознание. Это было именно тем, что разъедает одиночество, кое он так рьяно все эти годы пытался сберечь внутри себя. А следом он всецело отдается и принятию, что за этим слоем льда и отрешенности в нем всегда пряталось это живое чувство. 

Ее пальцы скользят по его ладони, а он осторожно подхватывает их, чуть приподнимая руку, став для них некой опорой. Холодный лед трещит кусками. Ощущение ее нежной бархатной кожи на своей словно будит спящего, принуждая вновь подвести взгляд к ее облику. За грудью играет уже совсем иная нота, пробуждая непонятные чувства, которые он так упорно но тщетно пытался подавить. Неясная тревога кутает его в своих объятиях, словно пелена, подрагивая в другой его конечности. Он не привык к подобным уязвимостям, уверенность в собственных намерениях безвозвратно утекает сквозь пальцы, как песок. Но, среди кусачего холода и кромешной тьмы все сильнее звучит нота, играя его давно омертвевшей струной, бросая сознание в воспоминания о чем-то давно забытом, отвергнутом, казалось, навечно убитом и испепеленном. 

Брюнет изучающе смотрит на нее. Ее слова проскальзывают мимо, он не слышит их — только отголоски эхом проносятся в его голове. Однако два черных омута мелькают чем-то непонятным, безрезультатно скрывая на дне что-то им несвойственное. Все попытки сохранить апатию лица кажутся невыполнимыми — она начинает исходиться на трещины, осыпаться пеплом в борьбе чувств и эмоций, что до сих пор кажутся ему чужими и... страшными.

Люди, выбравшие в качестве своей доли одиночество, обречены на скитание во тьме без ориентиров, без капли света даже в груди, они ступают по пустоте, но именно сейчас Учиха приходит к выводу, что потерялся по-настоящему. Он не знал что делать с этим ощущением. Он пытался вернуться к привычному контролю над собой, но внутренний бунт был слишком неуступчив любой из предпринятых попыток. Стук разливался по вискам, исходя от неунимающегося сердца, что начало биться значительно чаще с их соприкасанием, словно проснулось от долгого сна, скинув с себя липкую паутину. Но ситуация заходит еще дальше, и этот путь он не смог предвидеть. И все что остается — слегка округлиться взглядом и наблюдать, как Харуно делает шаг навстречу.

Саске слегка пошатнулся, когда женская фигура прильнула к нему всем телом. Вереница ощущений тут же разбавилась новой волной, кою он уже даже не пытался подавить или же закрыть в себе. Чувства сплетаются в единый канат, и он в совсем легком замешательстве смотрит куда-то вперед, все еще машинально цепляясь за свой холодный и отрешенный облик. Проявление всякой эмоции далеко непривычно для него, куда привычнее удерживать их в узде. Однако ее слезы имели все шансы эту узду оборвать.

Ее руки смыкаются на нем в замок, он чувствует их дрожь на себе. Ее щеки омывают горькие слезы, кои он ощущает и на собственной груди. Ее безмолвные стенания разом преодолевают все барьеры, наполняя его каким-то неуклюжим чувством, сожалением, печалью и еще большей тоской. Он не знал как правильно отреагировать на происходящее. И раздражение от собственной беспомощности раздирало нутро еще сильнее, чем женские слезы. 

Резкий вой ветра бурно ударился о его спину, словно подталкивая на очередной «шаг», и его рука неуверенно приподнимается за ее спиной, чуть проскальзывая по вишневой ткани, чтобы наконец дать трещину и ответить на объятие. Пальцы неуверенно тянутся к ее талии, но в последний момент замирают в неподвижности, обмякают и свешиваются вниз по приказу остатков самообладания. Он прочитался, а Сакура все только усложнила. Эмоции переполняли ее, выходя на свет через слезы, а он лишь опустошенно смотрел вперед неподвижным взглядом, удерживая свои за горло мертвой, но подрагивающей хваткой.

Саске пытался ухватиться хотя бы за краешек той причины, по которой произошла такая реакция. Но у него не было ни единой догадки, почему девушка сейчас утыкается в его грудь в слезах, что приносили боль не только ей одной. Он должен был что-то сделать, чтобы это прекратить, найти нужные слова или позволить руке наконец обнять ее в ответ. Однако тело будто вышло за его контроль, потеряв шансы даже на банальный вздох.

В одночасье все потеряло смысл. Все цели, все то будущее, что видели его глаза сквозь время, сорвалось в пропасть. Она дрожит. Она загораживает собой все мысли о чем-то ином. Ему жаль, что дошло до такого. Брюнет наконец отдирает взгляд от пустоты, лишая его света под сомкнутыми веками, и подается чуть вперед, слегка склоняя голову. Ладонь мягко соприкасается с ее спиной, и Учиха еще крепче прижимает женскую фигуру к себе. Жест достаточный, чтобы окончательно изменить себе и своим намерениям. И он замирает, не решаясь на слова, пока Сакура полностью не освободит его от своих чувственных объятий.

— Тебе незачем извиняться передо мной. — мягкий бархат звучит его голосом, нарушая безмолвие теплотой в словах, коя ей так сейчас необходима, — Я всегда был слишком жесток по отношению к тебе, теперь я это вижу. Это моя вина. Но больше у тебя не будет из-за меня проблем.

Он смотрит на нее в ожидании, что ее взгляд вернется к нему и позволит снова заглянуть в свой яркий малахит. Но, спустя секунду брюнет приходит к выводу, что время для подобного давно закончилось.

Легкий шаг навстречу тихо звучит с его стороны, и Саске осторожно подхватывает девушку на руки, запустив ладонь под колени. Коротко вглядевшись в ее лицо, он едва ли приподнимает уголки губ в слабой ухмылке, совсем незаметной, живой, прежде чем устремить глаза к горизонту. Последующий шаг плавно переходит в прыжок, они срываются с места в невесомость, чтобы впоследствии приземлиться на ближайшую крышу и совершить следующий прыжок. Он сам не знал куда несет ее, хотелось поскорее убраться с этого места. С каждым легким и медленным взлетом перед глазами проплывали разномастные вывески, пока на одной не замелькал росчерк «горячие источники».