Дно белесого сосуда звучно ударилось о щербатую твердь стойки значительно раньше, чем Дейдара успел отреагировать пусть и на дружескую, но в проявлении своем издевку. Спертый воздух резко наполнился дрожжевым ароматом, искривляя его лицо явным отвращением, а глаза, вмиг переведенные на бармена, сомнением в ярко выраженном прищуре. Но лазурный взгляд встречал на своем пути лишь неуступчивое каменное лицо, покорно следящее за тем, чтобы горячительная жидкость не переполнила пиалу, пока рука филигранно нависает над ней, крепко удерживая керамический фиал.

Дейдара хмуро всмотрелся в кристально чистое содержимое чаши, внешне холодное и подобное воде, но по сути своей взрывоопасное для рассудка, несущее мыслям один лишь хаос. Хотя, возможно, именно это и могло выступить для него необходимым благом, ведь из хаоса иной раз зарождается величайший из шедевров. А обдать неотесанные умы пониманием, что истинное искусство раскрывается в мимолетном разрушении — одно из стремлений всей его жизни.

Его пальцы осторожно обхватывают чашу, приподнимая к хмурым глазам, и он резко опрокидывает ее, едва ли сдерживаясь, чтобы не скукожиться физией от жгучего и неприятного чувства, проскальзывающего по горлу.

— С кем ты, по-твоему, говоришь, Пакура? — вернув опустошенную пиалу на место, блондин поворачивается к девушке торсом, непринужденно облокачиваясь левой на стойку, — У настоящего творца не должно быть времени на бессмысленные посиделки среди пьянчуг и невежд. — он намеренно говорит на повышенных тонах, достаточных, чтобы завсегдатаи вокруг с крайним недовольством обратили на него свои потемневшие взгляды. Однако подрывника нисколько не волновала всеобщая реакция, он только расплывался в самодовольной улыбке, наслаждаясь случаем, — Единственная прелесть в жизни — это возможность создавать что-то, что способно разнести все вокруг в одной яркой вспышке! А все эти куски дерьма, — ладонь его правой, чуть приподнявшейся вверх, одним легким взмахом указывает в сторону залы, — Только отрицают мое искусство, воспринимая взрыв, как сраное оружие, чтобы кого-то прикончить. И это... — Дейдара проходится по ближайшим столикам нахмуренным взглядом, полным отвращения и возмущения, переходя чуть ли не на крик, — Уже выводит меня из себя!

Лишая собственный глаза раздражения на чужих ему лицах, блондин вновь разворачивается к стойке и уже сам наполняет чашу, после чего без промедления осушает ее до последней капли, впоследствии звучно ударив дном о дерево.

— И все же иногда мастерская должна простаивать, чтобы творец смог в передышке вообразить что-то новое, гм.

С широчайшей улыбкой, открывая посторонним очам белоснежность зубов и сияя в глазах особым блеском, навеянным действием алкоголя, Дейдара воодушевленно смотрит на кареглазую.

— Не бери на свой счет, что я чаще всего жертвую тобой ради своих шедевров. Ведь ты, как никто другая, подходишь для моего искусства больше всего... гм. — слова с явным намеком на ее талант звучат его елейным голосом, искренне, патетично, с солидной долей восхищения. И он подливает себе еще.

Он не стал обрывать непрерывную череду слов спутника Пакуры, терпеливо выжидая момента, чтобы ответить на вопрос о вершинах своего мастерства и его предназначении. Вместо того блондин, тихо скрипнув стулом под собой, чуть откинулся назад, повернувшись к собеседникам лицом, и принялся разглядывать человека, коего девушка назвала «Ханзо».

Нагловатые глаза с подозрением ощупали сначала лицо мужчины, ту часть, что не была сокрыта под маской, а затем и сам «намордник», и в самом конце — его одежды. Внешний вид выдавал в нем чужеродность этой деревне. Но больше всего интересны были причины, по которым незнакомец скрывает собственное лицо. Впрочем, сейчас это было не важнее того, чтобы не без удовольствия ответить на вопрос. А с учетом заявления Пакуры, что ее знакомый способен оценить подлинное искусство, ответ только сильнее рвался наружу. 

— Ханзо, да? Я — мастер искусства, которое невозможно сравнить ни с одним другим. Мои работы — не просто произведения искусства, они живые, дышащие искры моего гения. Мой стиль уникален, мои работы бесподобны, и я не вижу причин, чтобы не гордиться ими. Я владею способностями, которые покорят этот мир своей взрывной красотой, гм. — беловолосый постепенно приподнимает руки, разводит те в стороны, будто изображая объятие взрыва. Ладонные рты меж тем открыто скалятся в улыбке, свешивая языки, словно торжествуя звучащим словам. — И когда-нибудь я создам невиданный взрыв, после которого на земле останутся следы, что никогда не исчезнут. И тогда, — Дейдара смыкает веки в улыбке мечты и надежд, опуская руки, — Мое искусство получит уважение, которое всегда заслуживало. Мое мастерство — воплощать мое искусство, а мое искусство — это большой бум. Так-то гм.

Довольствуясь собственными речами, подрывник возвращается к сосуду и чаше, но не торопиться вновь наполнять последнюю. Пустой взгляд витал по отблеску каймы, пока мысль в голове разворачивалась горьким сожалением о том, что привязанность к деревне несет сплошные ограничения.

— Когда художника ограничивают — положение хуже не придумаешь. — его голос звучит спокойствием, — Так что твои слова про уважение мало походят на бред.