Он молчал. Его глаза внимательно смотрели на нее в привычной апатии, но вопреки пытались захватить в себя любую из ее реакций на сказанное. Юноша с несправедливым холодом наблюдал, как его слова меняют изгибы ее лица, всецело используя шанс обозреть девушку совсем иначе, через призму сложившейся ситуации. Эти мгновения связывали их не миссией, не первопричинами, из-за коих они должны делить общество друг друга как всего лишь товарищи по команде или же однокурсники академии за одной партой. Разделяющее их расстояние было сокращено до когда-то непозволительного минимума, и до этого момента сложно было представить обстоятельство, при котором кто-то вроде него мог подпустить к себе ее так близко. Казалось, подобная реальность никогда не выйдет за черту чужой мечты и не найдет для себя место в действительности. И он до сих пор не до конца понимал, как должен вести себя и какими словами говорить. Кунай, брошенный твердой рукой, всегда стремится в заранее намеченную цель, но слова и поступки имеют слишком большие риски, чтобы в конечном счете поразить совсем не те мишени, которые были в предпочтении. Каждый шаг, каждая озвученная мысль, вопрос или же движение взглядом сейчас походили на метание кунаев в темноту. И всякий раз, когда очередной «кунай» скрывался в черной пустоте, Саске с едва ощутимой опаской ожидал, что поразится отличная от его замыслов цель.

В голове буйствовал хаотичный беспорядок, воплощенный первыми же секундами, как только эта крыша перестала быть для него колыбелью одиночества и воспоминаний о руинах прошлой жизни. Его бледный лик зиял отрешенной маской, сдерживая за собой даже намеки на что-то иное, что скрывалось за фасадом безразличия. Но, что творилось в голове у нее, представить было невозможно. Тем более, если учесть, что сейчас они наедине. Учиха никогда прежде не жил чужими мыслями, но теперь все было иначе.

Ониксовый взгляд сразу же зацепился за отблеск слезы, пробежавшей по ее щеке, отчего его глаза заметно сощурились и опустились вниз. Его решение обретает еще более рациональные краски — от его воплощения им обоим будет только легче. Оно даже в мыслях дается нелегко, но в противном случае слезы не оборвать. Они и дальше будут проскальзывать по ее сердцу, оставляя после себя извечные шрамы. Неосуществленный шаг как и прежде кажется ему верным — брюнету хочется верить, что это так. Но в то же время он видит в нем и жестокость. Тем не менее, если чувства к нему приносят только боль, то нет другого выхода, кроме как выжечь их каленым железом. Так или иначе, в конце этой любви ее ждет лишь разочарование и пустота за грудной клеткой. Лучше вырезать этот этап жизни сейчас, чем тратить в нем годы, чтобы впоследствии раствориться в горьких сожалениях. Перерезать связывающую их нить быстро и неумолимо, как хирург, не ведая скорби и не зная печали, или же обречь ее на непрестанное содрогание от замогильного холода? Ответ кажется очевидным.

Саске смыкает веки и печально хмурит брови, невольно воображая свои последние слова этим вечером. В их последние минуты никому не будет легко. Возможно, ему будет даже сложнее, чем ей, ведь его память останется нетронутой.

Уже сейчас внутри прослеживается ощущение потери чего-то очень значительного, как только размышления осторожно заступают на представления о наиболее вероятном финале этого дня. Хотя, наверное, он напротив должен чувствовать себя свободным от чувств Харуно. И смысл, который скрывался в ее словах о месте в сердце, только усиливал проблеск сожаления об этой утрате. Забавно... Но вопрос, кой он задал ей почти что с порога о собственной значимости, наверное, сперва стоило задать самому себе. Какое она занимает место в его жизни? Он не ведал. Не находил ответа. Однако факт оставался фактом — она была единственной, в чьей жизни он больше не хотел себя видеть. Желал себя вычеркнуть. Это говорило о многом, наверное это и было ответом. Но, чтобы это принять, не осталось ни единого смысла. 

— Друзья? — сдавлено и тихо произносит он, не размыкая глаз, и снова замолкает.

Это брюнет не мог принять, но и как действовать дальше тем более не знал. Осознавая, что словами можно сделать только хуже, он молчал. Друзья... Он чувствовал себя каким-то нерушимым клеймом на ее сердце, от коего, судя по всему, она не могла и не хотела избавиться. Она готова играть роль друга, лишь бы тот не уходил. И его в один миг накатывает отвращение к самому себе за то, что он играется с ней в поисках, как эгоистичный ребенок, прикрываясь надуманной для нее необходимостью открыто признаться в собственных чувствах. 

Секунды стекались в минуты, а он не спешил нарушать безмолвие, прозябая в размышлениях о том, что сперва стоило разобраться в себе. Понять собственные чувства, вместо того чтобы награждать небезразличное к нему сердце новым ранами. Его глаза неторопливо открываются свету, мгновения смотрят в пустоту впереди, прежде чем вновь заскользить в ее сторону, чтобы остановиться на утонченном лице лишь краем и поймать момент, кой расчертился на бледно-розовых устах подобием улыбки. Сакура пыталась укрыться за обманом, спрятав свою печаль за маской, но та была слишком прозрачна, чтобы он не смог увидеть за ней настоящее. 

Саске слегка хмурит брови, не скрывая свое недовольство ее потугам, из-за ощущения холодной боли где-то под сердцем, точно зная, что спустя время та перерастет в чудовищную. За грудной клеткой все сжимается в ощутимый пульсирующий ком.

Едва ли слышимое «хм» неожиданно разбавляет миг, повисший между ними тишиной, от коего сердце лишается размеренных ритмов и гулко бьется, клокочет, чуть ли не ударяясь о ребра. Пригоршня времени кажется ему бесконечностью, овладевая им необъяснимым волнением, кое он никогда прежде не испытывал в присутствии этой девушки. А если быть точнее, Сакура никогда не было причиной этой эмоции. И чем дольше над ним висела мертвенная тишина, тем явнее чувствовался тревожный трепет, кой настойчиво охватывал тело и перерастал в страх. А страх липкими щупальцами сжимал разум и холодил пальцы. Ему было стыдно перед собой, что позволил этому чувству зайти так далеко. Внешняя сторона невозмутима, но внутренняя рвется от странных чувствований, которые не могли найти выхода. И даже ее давно отзвучавший вопрос не смог открыть им путь наружу.

— Ты не обязана лгать себе. — он говорит медленно, подбирая нужные слова, уголь его глаз тянется к ее изумрудным, — Есть причина, по которой мы не можем быть друг для друга друзьями. Ты сказала мне не все, что лежит у тебя на душе.

Любовь. Лишь слово. Обычное слово, но сложное к пониманию. Нелегко объяснить, что оно в самом деле значит, чем является. Непосильно описать все то, что оно за собой приносит. И причина кроется не в том, что это трудно сделать, а потому, что этим словом называют очень сложное, непонятное и многим непостижимое чувство. Люди испытывают его и понимают по-разному. Сегодня ты можешь размышлять о нем и чувствовать его одним образом, завтра же - ощутить несколько иначе. Но в каждой душе проявляется оно одинаково, как едва ли заметный нежный росток, громоздящийся среди похожих, но грубых побегов сорных трав. И человек, с кем присутствует подобная связь, иной раз может оказаться точно таким же сорняком. Для нее он, видимо, таковым и являлся. Колючей лозой, что связывает с головы до пят, и заставляет лгать фактом собственного существования. Друзья?... Ложь, на которую она идет только из-за того, что внутри живет то самое слово на букву «Л». И от этого холодный взгляд приобретает еще более печальные оттенки, витая по женскому лицу.

— Я сказал, что ты никогда не сможешь получить на свои чувства ответ, который хочешь. Но я... — он смотрит на ее руки, — Сделаю это по-своему.

Брюнет неторопливо поднимается на ноги и чуть склоняет голову вперед, позволяя прядям нависнуть перед лицом, скрыв за чернотой вновь сомкнутые глаза.

— Я ничего не смыслю в этом. Но... — он поворачивает голову, открывая свой лик и смягчившийся взгляд, — Можешь считать это свиданием.

Его ладонь протягивается к ней и замирает в воздухе в ожидании, что девушка сможет ее принять.

Ледяное инферно в его глазах предательски дрогнуло, невольно поежилось под натиском женского голоса, неотрывно взирая на окоём селения через призму едких мыслей, что не сулили счастливых исходов для безликих фигур, беззаботно топтавших ее тропы. Ведущая к этому цель сейчас играла роль единственной причины, коя не позволяла отступиться от жестокого умысла в отношении девушки рядом. Жестокость — моральное зло, но даже оно иной раз проявляет благосклонность, проводя пусть и через боль, но к нужным благам. Сакура была достойна блага, как никто другой. 

Изумление искренне взыграло его взглядом, слегка округляя угольные очи, далеко не из-за вопроса, который он предпочел бы проигнорировать, сколько от растерянности в ее глазах, что усилиями бледно розовых губ отчетливо ощутились двумя малахитовыми иглами на коже и странным ощущением, от коего за грудной клеткой вмиг неприятно засаднило. Девичий разум, должно быть, разрывался на куски в попытке осознать происходящее, ведь несбыточная мечта, любовная фантазия, в каком-то смысле претворилась в реальность. Его скосый взгляд смог уловить мимолетный проблеск в ее зеницах, кой вспыхнул в унисон вопросу, но за ними же виделся и ответ. 

Причина, по которой они когда-нибудь смогли бы стать чем-то, что существует в отрыве от команды, от Наруто, даже ей кажется невозможной. Яркий малахит пристально смотрел на него и говорил без слов, что это простая и понятная ей истина, но тем не менее она с самого детства и до сих пор живет в этой мечте, черпая из нее стремления стать для него чем-то, что будет выше, нежели обычное товарищество. Брюнет лишь слегка хмурится своим мыслям, неосознанно перенимая на себя чужую участь и ее болезненную сторону, коя наверняка довольно часто дает о себе знать, когда реальность идет вразрез с ожиданиям. Но, он не рушит свое молчание, удерживая всякие слова за крепко сомкнутыми губами, предоставляя Харуно время самой все осознать. Любые слова сейчас будут сродни удару, что накренит ее давно устоявшийся мир еще сильнее.

Тихий шорох малиновой ткани вынуждает его наконец повернуться к ней, открыть ее взору безразличие своего лица, и осторожно перевести глаза на ее руки, чтобы впоследствии соприкоснуться с утонченными пальцами на складках подола едва различимым сожалением во взгляде. Ее голос явно дрожит, будто к глазам вот-вот подступят слезы. Глаза — это отражение сердца, души, они могут сказать о человеке куда больше, чем он сам на то способен. Но ее движения, за коими неотрывно следили его черные, говорили куда больше.

— Семья... — довольно тихо и сдавлено произносит он, оторвавшись от ее ладоней и устремив взгляд куда-то в сторону.

Понятие этого слова, должно быть, несло для нее совсем другие смыслы, нежели для него. Это слово приносит лишь нестерпимую боль, где-то там, у самого сердца, словно две змеи жадно рвут обитель самых сокровенных чувств на части. Семейные узы — колючая цепь на горле, и со временем она безжалостно сдирает кожу, в конечном итоге оставляя после себя только боль в раскаленном на до и после разуме. А боль имеет множество оттенков, но эта — чернильное пятно, что въедается в тебя навсегда, его ничем не оттереть, его не закрасить.

Ближе, чем Сакура или Наруто, он не видел для себя никого. Но он не мог назвать их семьей. Они, разве что, заставляли его чувствовать себя менее одиноким. Люди рождаются одинокими, одинокими и умирают. Но тот, кто когда-либо в действительности принимал кого-то за семью, в конце концов уходит в могилу с непосильным камнем. И неважно, каким образом он взвалился на плечи. Те двое были ему дороги точно так же, как и он им, и именно потому ему суждено уйти из жизни хотя бы одной из них. 

Сакура всегда была слишком назойлива, но брюнет не видел в ней обузу. Она была довольно умной, хоть и могла совершить опрометчивый поступок. Но минутами ранее Учиха рассчитывал услышать далеко не эти слова, а она наверняка желала произнести совсем не их. Шанс признаться в чувствах, открыть самое сокровенное своей единственной любви, был глупо упущен. Он дал ей этот шанс сейчас, потому что «потом» уже не настанет. Именно по этой причине и прозвучал его вопрос. Но так или иначе разговор все же смог найти верное русло, и следующее, что она сказала, было тому подтверждением.

Саске чуть шевельнул рукой, чтобы покрыть одну из ее ладоней, но в итоге не смог себе этого позволить. Отголоски жалости играли в его мыслях, а он не хотел ее оскорбить подобным образом.

— Потому что... — звучное «хм» в очередной, но не в последний раз слетает с его уст, а глаза — заметно щурятся, — Ты мне небезразлична. 

Черные медленно тянутся к ней, и он скоса смотрит точно в изумрудные, чтобы увидеть в них реакцию и показать свои намерения, пусть те и были нарочито приукрашены.

— Я не такой, как вы с Наруто. У меня своя дорога. И тебе... на ней места нет. — его голос, казалось, с каждым словом становился все ровнее и глубже, покрываясь инеем от холода и апатии, —  Как и мне нет места в вашем мире грез.

И он снова замолчал.

Сфокусировавшись, брюнет приглушенно вздохнул, пытаясь отчистить разум от лишних мыслей, ставя перед собой одну единственную задачу. Он то и дело вжимал пальцы в каменный край крыши, чуть ли не до скрипа в пальцах, собирая в себе всю смелость, чтобы продолжить свою отчасти, но все же ложь. 

— Я никогда не смогу ответить на твои чувства так, как ты себе представляешь. Я долгое время думал, что ты никогда не сможешь получить от меня то, что хочешь. — его тон звучит мягко и спокойно, но достаточно серьезно. И прежде чем произнести то, что противоречит всему сказанному ранее, его пальцы размыкают каменную породу, позволяя зазвучать и следующей фразе. — Но я хочу, чтобы ты провела со мной день.

«Первый... И последний...»

Сидящий рядом юноша был как всегда холоден в своих действиях и высказываниях. Однако, присущая ему отрешенность, ничуть не пугала Харуно. Долгие годы жизни, биение его сердца остаётся спокойным и ровным по отношению к ней, от чего хмыки и отведение глаз в сторону являются лишь обыденностью в её суровой реальности, неотъемлемой частью его образа. Девушка практически смирилась с тем, что он не разделит с ней бремя любви: его бледные губы никогда не произнесут заветные слова, а выразительные как у верблюжонка глаза, ни разу не посмотрят на неё так, как ей бы того хотелось. О чём-то большем вроде жарких объятий и поцелуев под полной луной и говорить не приходится. Её любовь, будучи слепой и губительной, по детски нетерпеливой и заведомо безответной, не имеет никакого смысла на существование. Следовательно, с этим каламбуром и игрой в одни ворота пора завязывать.

  - О нас двоих? Что это значит? - тихим, едва слышным голосом переспросила розоволосая, пытаясь выяснить из уст первоисточника не искажает ли она суть услышанного. Они существовали только по отдельности друг от друга как Саске и Сакура. Никаких «их» никогда не было и не будет.

Вместо того, чтобы радоваться, благодарить Вселенную и упиваться мимолетной удачей, Харуно стало невдомек: зачем он сейчас дразнится подобными изречениями, зная о её чувствах? Для чего вкладывает ложную мысль в её пустоголовую черепушку? Слова Учихи буквально повергли её в легкий шок, заставив изумрудные глаза округлиться от удивления - два блюдца неотрывно взирали на мужскую фигуру в ожидании ответов.

Последовавший с заминкой вопрос не внёс ясность в происходящее, наоборот - только запутал девушку ещё больше. 

«Здесь что-то не так», - отозвалось в пятнадцатилетней головушке тревожной мыслью. Мягкие черты лица стали серьёзными. Пальцы правой и левой рук машинально начали присбаривать ткань алого ципао, медленно но верно заключая хлопковую материю в мёртвую хватку. 

«Саске, зачем же ты пригласил меня сюда на самом деле и почему вопрошаешь о месте в моей жизни так, будто мы тут все помирать завтра собрались? Что такого ужасного ты собираешься сделать, о чём не можешь рассказать?»

Чтобы не вызывать лишних подозрений к своим догадкам, Харуно попыталась подобрать нужные слова для ответа, от чего речь вышла скомканной.  

- Ты… и Наруто… Вы - моя семья, - её голос слегка дрожал, взгляд пал на подол платья. В попытке придать себе храбрости, женские кулачки сжались ещё сильнее. Знала бы розоволосая, что тут будут такие разговоры, то накатила бы пару стопок горячительного напитка перед выходом. Во избежание словесного конфуза, разумеется.

 - Возможно, наши мнения разнятся на этот счёт и ты видишь меня лишь обузой, но… - продолжила чуть более уверенно, переходя на надрывную экспрессию в конце разговора, - Саске, ты очень дорог мне. Дорог всем нам!

Харуно слегка приподняла голову в сторону Учихи. Взгляд зеленых глаз начал блуждать, пытаясь зацепиться за что угодно, что могло бы успокоить её внутреннее рвение кричать о своих чувствах к нему. Поднимать эту тему оказалось сложнее и больнее всего, ведь слова, зародившиеся в глубинах сердца, по прежнему не подчинялись холодному рассудку. 

- Саске, я давно хотела спросить... Почему ты постоянно отвергаешь меня? Я всего лишь хочу быть рядом, - невидимый червь сомнений подтачивал твердость девичьих убеждений, касаемо их совместного будущего. Лихорадочные мысли, настойчиво пытаясь подобраться к истине, каждый раз наталкивались на извечный вопрос «а надо ли это ему?» Девушка тяжело вздохнула. Так, словно эта попытка донести до него свои чувства была последней в её жизни и с треском провалилась. 

Солнце неумолимо нарастало над пасторальным ландшафтом, разливаясь окрест мягким золотом, протягиваясь нитью по главной улице, ее переулкам, приветливым разноцветным крышам, одаривая теплом каменные ваяния в скале и сердца людей, оберегающих в себе ростки извращенной идеологии «Воли Огня». Изумрудная зелень листвы, отделенная от крон повелением порывистых ветров, оливковыми редкими мазками кружила по небосводу, надоедливо выписывая в ее невесомости около ритмичные па. Новый день мерно разрастался пестрой палитрой, и он был ее единственной черной краской, взирающей на первые вздохи деревни с высоты. 

Изучающий взгляд кропотливо гулял по околесице, излучая своей темнотой одновременно равнодушие и едва ли заметную хмарь, что ложилась на безучастные глаза тенью ниспадающих смоляных прядей, только изредка останавливаясь на лицах отдельных фигур, кои казались знакомы своими чертами. Но среди скопища разномастных обличий брюнет в какой-то момент начал неосознанно искать только одно. Лик того, кто являлся единственным из тех безвольных сосудов, хранящих в себе чужие идеи и мировоззрения, что отравлял его мысли до сих пор и с особой жестокостью забирал последнее светлое пятно жизни.

С течением лет старший брат стал всего лишь иллюзорной амфорой, отличной от множества, ввиду их особенного общего прошлого, кою разбивать, если потребуется, будет сложнее всего. Не по той причине, из-за коей младший занимал второе из мест, если опираться на способности, но из-за уз, что не теряли крепость и поныне. Их связь была прочна не по родственной крови, но по прожитым годам, кои вопреки оставались для него самыми светлыми. 

В какой-то момент брюнет лениво отводит глаза куда-то в сторону, нехотя соскальзывая ими с панорамы, и смыкает веки, всецело отдаваясь во власть очередного веянья прохладного ветра, что старательно облегает его бледное лицо и гуляет в черных локонах. Это подобие мистраля, бодрящий поток, не настолько хладное, чтобы осыпать кожу ледяными укусами, но достаточно бессердечное, чтобы пронзить тело фантомной иглой до кости и навить разум воспоминаниями. Воспоминаниями хорошими, лучезарными, что последние года все реже взывают из прошлого. В детстве он боготворил этот край деревни, первоочередно связывая его с событиями, в коих важнейшее место занимал один единственный человек. Но ныне та фигура поглощена мертвой землей, а все оставшееся после только обезличилось.

Минувшее отзывается в нем острой болью, скручивая сердце подобно змее и сжимая его до самых черных и безжизненных оттенков. Его ладонь сама по себе, словно ирреальный кукловод дернул за нить, тянется к груди и неспешно комкает черную ткань в сжавшемся кулаке. А он едва ли встряхивает голову в попытке вырваться в реальное... Потому что прошлое вновь начинает нашептывать ему желание исчезнуть, стереть себя из настоящего, чтобы никого не видеть и ни о чем  не думать. Однако одно лишь легкое движение воздуха за спиной, совсем тихий и мягкий шаг заставляют его резко распахнуть глаза и свесить руку вниз, чтобы не породить никому ненужных вопросов и беспокойств.

Саске непринужденно поворачивает голову и скоса смотрит назад, встречая безразличием во взгляде блеск румян, зияющих на миловидном лице тонами наливного персика. Мгновения он лишь безмолвно наблюдает, выжидает, пока ее неуверенный шаг сокращает расстояние между ними. Аура явной отрешенности до сих пор держит его в своем безэмоциональном плену, но каждое ее движение рисует на ней трещины, вынуждая его губы чуть разомкнуться, чтобы что-то произнести, но в тот же миг и онеметь, слегка поджавшись в одну сплошную линию. Его внимание невольно притянуло к ней, словно магнитом, что не могло остаться для чужих глаз незамеченным событием, несмотря на его типичное спокойствие и неподвижность каждого мускула на лице. Но, только одним переломным моментом его физия и взгляд все же придаются изменениям, мимолетно принимая на себя виноватое выражение. 

Ее касание, легкое и колеблющееся, неожиданно ощущается его плечом, из-за чего мышцы во всем теле инстинктивно напрягаются, точно перед ударом. Но он не шелохнулся ни телом, ни взглядом, в последний момент соскользнувшим с ее раскрасневшихся щек. Глаза яркого изумруда, казалось, полнились ожиданиями и надеждами, пытаясь сыскать в его черных хоть малую долю ответной теплоты, как и всегда, но зря — тлеющие угли были скупы на все, кроме апатии и холода... как и всегда. В конечном итоге Саске не стал отвечать на первый из вопросов, потому что видел только риторическую его сторону.

Спокойный и невозмутимый взгляд, вернувшийся к черте деревни, таил в себе странное волнение, наверняка заметное зеленым глазам, — стоит тем только посмотреть, — вкупе с неуверенностью в своих же решениях, мимолетное, но возрастающее чуть ли не с каждой секундой или же вздохом. Быть может, он напрасно осмелился принять на себя право вершить чужую судьбу, зря затеял этот глупый план. В этой встрече мало было смыслов, ведь каким бы не оказался разговор, итог будет одним. Желание познать некоторые истины, чтобы впоследствии их вырезать — чистый эгоизм по отношению к девушке рядом. Разум сверлился мыслью, что весь этот замысел сродни игре с чужими чувствами. Возводить холодную стену перед вожделеющими глазами — дело одно, у них не было обязательств перед друг другом, но вмешательство в чужие мысли и память в стремлении перекроить все на свой лад — дело совсем другое. Подобное достойно только удара по лицу. Наруто наверняка так бы и сказал, прежде чем воплотить свои слова в реальность. Но, он вряд ли когда-нибудь позволил бы себе играть с Харуно, одаривая ее напрасными надеждами, поскольку подобный жест приведет лишь к одному отчаянию. Оставалось только убеждать себя, что этот последний день нужен ей, потому что, пусть та и не знает, он безмерно уважал ее чувства. Дать ей то, что она желает, а после — забрать так, что она и не вспомнит.

Они молчали, потому что Учиха не торопился со словами. Но только малого вздоха с его стороны было достаточно, прежде чем его взгляд снова наскользил на нее краем глаз, вновь различив два изумруда. Расслабленные черты лица юноши не поддались ни йоте изменений, но внутри что-то дрогнуло. 

Надоедливая и приставучая. Во времена академии она казалась ему именно таковой, но ныне его глаза видели совсем другую ее сторону. Может, первопричина крылась в том, что они смотрят на нее в последний раз? Человек никогда не познает глубину вод, пока не осмелится в них зайти. В эти воды брюнет заходил впервые. 

Наконец юноша бегло осматривает ее лицо, проходясь по всем ее чертам и изгибам, сохраняя безмолвие, а затем несколько раз моргает, чтобы прийти в себя и вернуть здравые смыслы, уничтожив все внутренние сомнения. Тихое «хм» раздается с его стороны, аккомпанируя с легкой ухмылкой на губах, и он опускает взгляд к ее руке. Так вот она какая — их последняя мелодия.

— Нет. — сухо отвечает черноволосый на второй вопрос, кой точно не скрывал в себе риторическую ипостась. Отвечает без лишних чувств, холодно, не позволяя себе ни намека на эмоциональную вовлеченность, — Наруто это не касается. — Саске возвращает глаза к невесомости впереди, натыкаясь апатией на незримую точку среди множества других в пустоте.

— Нет... Сегодня речь пойдет только о нас двоих. Со мной сегодня будешь только ты. — требовательно, в присущей ему манере дополняет он, но все же с какой-то ноткой осторожности в голосе, отвергая всякую мысль о присутствии третьего лица в этой встрече.

Учиха не смотрит на ее реакцию, оставаясь неизменным себе и своим черным без блеска глазам, словно черный шелк.

— Сакура... Я хочу знать... — брюнет на мгновение замолкает, обрывая свою прямую, сухую и без излишеств речь, прежде чем снова продолжить, чуть сощурив глаза от неверия в собственные слова, — Какое место я занимаю в твоей жизни?

Поздняя ночь. Тусклый искусственный свет наполняет девичью комнату, сливаясь с пастельностью тонов. Харуно неподвижно сидит на деревянном полу в своей спальне, самозабвенно прильнув спиной к прохладной, слегка шероховатой поверхности стены, окрашенной в бежевый. Увесистая голова пятнадцатилетней слегка запрокинута вверх, а два изумруда в её глазницах как зачарованные смотрят в рандомную точку посередине потолка.
Спать совсем не хочется - веки не тяжелеют, лишь изредка смыкаясь для того, чтобы моргнуть. Да и как можно спокойно спать, если где-то за пределами этих четырех стен находится мечта всей твоей жизни? Вечно хмыкающая, неприступная крепость, что наконец-то дала сбой. Саске Учиха - объект сокровенных желаний и эротических фантазий розоволосой, походу сильно приложился головой на тренировке, поскольку решил пригласить её на разговор. Попутал ли юнца бес, аль по собственной инициативе он к этому пришел - совсем не волновало внутреннюю Сакуру. В тот момент она ликовала. Сердце неистово трепыхалось раненой птицей, рвущейся на свободу, когда отголоски здравого смысла взывали к рассудительности. Завтра днём всё будет по-другому? Неужели в их отношениях появилась неведомая ранее переменная? Неужели «долго и счастливо» уже не за горами? Пригласил ли её Саске на свидание? Эти и походящие от них вопросы, снующие в голове беспорядочными мыслями, имеют лишь один ответ - «вряд ли». Во всяком случае, хиленькое убеждение, в перемешку с надежной, всё же теплилось слева под ребрами, разрастаясь вглубь нутра приятными ощущениями. У черноглазого появилось что ей сказать, а значит довольствоваться одними хмыками не придётся. Уже неплохо - уже приятно.

Впрочем, любовное влечение к Учихе терзало неокрепший мозг юной куноичи не только этой ночью, но и вчера, позавчера, месяцы и даже годы назад. Интерес к нему возник еще в раннем детстве, от чего большая часть мыслей розоволосой сосредотачивалась на том, какой Саске ахуенно пиздатый шиноби, да и как особь мужского пола ничего такой. К счастью, не все её знакомые разделяли подобное мнение. Кхе-кхе.

Изо дня в день, естество Сакуры замирало, видя как хмурятся его брови, как сжимаются в тонкую полоску губы, прежде чем недовольно хмыкнуть. Казалось бы, отсутствие напускной любезности в словах отталкивает людей, но в его исполнении этот фокус-покус почему-то не срабатывал. Его изречения, зачастую холодные, но не лишенные смысловой нагрузки, порою ранили розоволосую напарницу сильнее, чем на то было бы способно оружие противников, рассекающее податливую человеческую плоть на боевом поприще. Лишь ему одному она готова простить что угодно: будь то моральное насилие или же физическое причинение вреда. Благо, до последнего ещё не дожили.

Харуно всегда казалось, что её чистой любви хватит на двоих. Думалось, что ей под силу заполнить образовавшуюся брешь в его груди. Вот только она ошиблась - внутренняя пустота оказалась куда прожорливее её наивных представлений. Сотни, даже тысячи попыток, направленные на сближение, виделись ему жалкими уловками привлечь внимание к её персоне и потерпели крах, разбившись о суровую реальность. Впрочем, ничего удивительного. Его взгляд извечно скользил по людям сверху вниз с некой враждебностью. Так, будто те были лишь расходным материалом на его тернистом пути к отмщению. Сакуре изредка чудилось, что с таким же немым упреком взирал он и на неё, показывая своё превосходство. Неприятно, но имеет место быть. Ну а что, если ей и свезло с напарниками по команде, то про неё можно сказать обратное. Она - балласт, мешающий расправить крылья и взлететь ввысь. Незваная гостья в его сердце и мыслях. Волей-неволей, остается только это осознать и свыкнуться. До тех пор, пока этого не случится - неуемные чувства к черноглазому кичливому идиоту продолжат наполнять неизбывной тоской её грешную душу.

Время близилось к десяти часам утра, от чего окружающий мир во всю взывал к себе: то солнечными лучами на прогретом дощатом полу, то пением голосистых птиц за окнами. Их мелодичная трель не раздражала девичий слух. Наоборот, пробудила от долгих раздумий и стеклянного взгляда в потолок. 

«Что-то я засиделась. Не стоит опаздывать в такой важный день», - подумала розоволосая, устремив свой взгляд в окно, залитое светом. Она поднялась на ноги, слегка потянулась в стороны, разминая затекшую шею и поясницу. Затем, на своих двух направилась в ванную для выполнения рутинных действий по типу  «умыться» и «почистить зубы». Конечная точка ждала её у шкафа с одеждой. Осмотрев гардероб, куноичи фыркнула и, опять-таки, застыла, едва ли не разинув рот от удивления. Среди кладезя шорт, носков и женских треников с привычными багровыми ципао, затесалось исключение в виде пары-тройки красивых платьев, как нельзя кстати подходивших под сегодняшний случай. Выбирая между женственным и более вызывающим нарядом, Харуно подолгу крутилась у зеркала, кокетничая с собственным отражением и приговаривая что-то типа «Саске-кун, тебе нравится? А как насчет этого?». Девушка подмигивала, делала вид, что робеет, отмахивалась руками, но всё тщетно. Ни первое, ни второе не откликалось у неё в душе должным образом.

«Может стоит начать с макияжа, а там всё станет понятно?», - поймала себя на мысли розоволосая, доставая косметичку и нанося «боевую раскраску папуасов» на бледное подростковое личико. 

«Да, романтикой тут и не пахнет, скорее эскортом», - итоговый результат вызвал неоднозначные эмоции, граничащие с отвращением при виде собственного отражения в зеркале. Получилось слишком ярко? Определенно.  Макияж с акцентом на губах с легкостью приковал бы внимание Наруто, но Саске… Он вряд ли оценит подобный жест и, скорее всего, посмотрит на неё как на очередную сохнущую по нему дурочку. Подтверждать очевидную догадку было ни к чему. Тыльная сторона ладони касается пухлых уст, стирая с них вульгарность, присущую алому цвету. Размазанная на щеках помада походит на широкую улыбку, укоризненно натянутую кем-то с обратной стороны серебристой глади. 

- Да ну его нахрен, - выругалась вслух Харуно, устремившись семимильными шагами к раковине в ванной. Она набирала в ладошки воду и терла руками лицо до тех пор, пока не смыла с себя всю косметику. Разумеется, нежная кожа и слизистые глаз покраснели от внешних раздражителей, однако сию оплошность можно легко списать на недосып. Что, собственно, и сделает, если спросят. Спойлер: он не интересовался ранее и сейчас не станет вопрошать.

Харуно покинула дом с мыслями о том, что тушь для ресниц и розовый блеск для губ в сочетании с обыденной одеждой хоть и не подчеркнут её достоинства, однако, по крайней мере, не испортят общего впечатления, что выстраивалось годами. Их отношения и так подобны песчаному замку на необитаемом острове, что вот-вот смоется бушующими волнами во время очередного прилива. Течение времени не оставит ни следа, разрушив все связи, так зачем усложнять?
Сегодня она будет сдержанной: выслушает Саске без лишней назойливости, а самое главное - не устроит неукротимый потоп из слез, как это обычно происходит. Вот только... Что она ему скажет как придет? «Привет, как дела?» - слишком банально. Может стоит вообще молчать и отвечать по существу?

Большие глаза цвета свежескошенной травы в обрамлении черных густых ресниц бегло осмотрели пустующую крышу резиденции, пока не наткнулись на объект обожания у самого её края. Да, это был он. Взъерошенная копна угольных волос не позволила ни на йоту усомниться в правильности сделанных выводов. Даже со спины Учиха выглядел весьма притягательно, от чего девичьи зрачки заметно расширились и заблестели. 

-Сас…, - на полуслове прикрыла рот ладонью, всё ещё не веря в происходящее. Боясь спугнуть мужскую фигуру, что чудилась ей миражом, навеянным палящим полуденным солнцем, Харуно осторожно зашагала ей навстречу. Робость сковала движения, лишив непринужденной лёгкости её походку. Каждый проделанный шаг выглядел колеблющимся, давался ей с трудом.
Что, если она стала одной из тех шизоидных дамочек, что разговаривают сами с собой и сейчас выдает желаемое за действительность? Что, если там никого нет? Что тогда? Мазать говном стены в больничной палате и видеть в сием произведении искусства лик Саске? Нет-нет, порочить его святость подобным - невежество.
Ведомая страхами, Сакура всё же подошла к сидящему на краю резиденции юноше. Дабы окончательно не свихнуться, ей было важно подкрепить тактильными ощущениями маячащий перед глазами зрительный образ. В попытке обратить на себя внимание и убедиться в подлинности Учихи, ладонь правой руки мягко опустилась на его левое плечо и легонько потрепала в стороны.

- Я присяду? - Озадаченно спросила Харуно, поспешно убрав руку с плеча товарища, чтобы указать на пустующее место рядом с ним. Вопрос стоял скорее риторически. Единственное, что могло хоть как-то пострадать в ходе дела - донельзя раздутые личные границы этого нахохлившегося воробушка. Как-никак Мистер Важность сам был инициатором их разговора, а это встречается… эм - никогда прежде? Ничего страшного, если розоволосая слегка потеснит его своей жуткой аурой неудачницы, умостив свою пятую точку ближе, чем на три метра.

«Что ж, если он не изъявит желания отсунуться, то подтолкнет меня отсюда вниз» - преследуя подобную мысль, Сакура села рядышком с Саске, после чего уставилась на темноволосого пытливым взглядом. Глуповатая улыбка не сходила с её лица, пока фантазия рисовала полет с крыши всеми яркими красками, что Харуно только могла себе представить.

- Так о чём ты хотел поговорить? Ах да, Наруто тоже придёт? - Её щёки самовольно зарделись стыдливым румянцем. Идя на встречу, девушка догадывалась, что тема разговора будет касаться чего-то сугубо личного, имеющего отношение к ним двоим, ну или троим. Желтоволосого лисенка, сующего свой нос в их с Саске отношения, она была бы и рада видеть, но не сегодня. Остаток этого дня Сакуре хотелось целиком и полностью посвятить змеенышу, не отказывая себе в удовольствии глядеть на его покерфейс вплоть до самого заката солнца. Вот только совпадет ли её мирское желание с его наполеоновскими планами? 

Его вновь мучал этот странный сон. Снова лабиринт из нескончаемых темных коридоров без капли света и надежд расползался перед глазами, снова отдающие леденящим холодом стены обрекали его тело в непослушании покрываться россыпью мурашек, снова пол из выщербленного камня и всепоглощающий, необъятный страх в кромешной тьме. И снова он... И снова он бежит куда-то в неизвестность, истирая босые ноги в кровь, будто гонится за кем-то или чем-то эфемерным. Вера иной раз истязает его мысли жестоким обманом, затягивая разум напрасной иллюзией, что его рука вот-вот схватит это мимолетное и неосязаемое «ничто». Еще немного, одно крохотное усилие, и кажется, что кончики пальцев вытянутой руки в треморе соприкоснутся с неуловимым силуэтом, мерцающим впереди блеклым бледно-розовым проблеском. Но, нет... Он резко останавливается, обрывая вереницу следов на полу, смазанных алой. Шум его шагов эхом тонет в глухих стенах, сминаясь на висках гаснущими отголосками. И снова пустота берет верх. Тишина. Тьма. Только холодящий кожу и мысли ветер свободно разгуливает по коридорам, вмешиваясь в мрачное безмолвие пронзительными завываниями, словно стая волков, напавших на след жертвы. 

Он задается вопросами: зачем он здесь? почему он здесь? что он ищет здесь? выход? Нет. Тогда в поисках чего он блуждает в этой темноте? Покинуть этот гнетущий лабиринт кажется ему невозможным. И всякий раз, когда сломленный страхом разум обращается к себе с вопросами, где-то в глубине мрака звучит голос. Он зовет его. Голос знакомый — мелодичный, звонкий, с нотами морской свирели, прокатывающийся вдоль позвоночника теплой волной. Его нога сама по себе чуть проскальзывает вперед, покрываясь новыми багряными метинами, и делает осторожный шаг, касаясь хлада камня теплой кровью, и он машинально обдумывает нейтральную тему для разговора, коего нет и не может быть. Что-то простое, без чувств, без эмоций. Он пытается ответить на зов именем, но оно не находится в памяти — язык деревенеет, горло сжимает спазмом и ему с трудом удается сглотнуть набухший ком в горле. Мгновение — и в пустоте вспыхивает возглас иного существа. Его звучание мало походит на что-то человеческое, оно ревет явной угрозой, проносясь по коридорам металлическим эхом. Оно грозит ему скорой смертью, как и всем тем, кто так или иначе важен его сердцу. Два голоса, резонирующие друг другу что по интонации, что по помыслам, заряжают воздух, смешиваются в унисон, медленно нарастают, отдаваясь в голове противным до боли звоном. До боли настолько сильной, что дрожащие в бессилии ладони сами по себе вжимаются в уши, а с губ срывается истошный крик. Он кричит во все горло, зная, что это место невозможно покинуть. Невозможно остановить эту бессмысленную и бесконечную гонку за неизвестной сущностью, коя повторяется из ночи в ночь. И шансы на ответы уменьшаются с каждым новым рассветом. 

Он резко размыкает веки, округляя глаза в непонимании, но лишь на миг. Крик, рвущий разум в реалиях кошмара, пытается вырваться и в действительность, но брюнет лишь беззвучно выдыхает, вглядываясь в пустоту перед собой. 

Последние недели сон перестал приносить ему забытье и покой, из раза в раз продавливая грудь остроугольным камнем из воспоминаний и навеянных ими чувств. И этот кусок едкой породы, несущий в своей недре обрывки прошлой жизни, с каждым восходом все явственнее ощущается на сердце, заменяя его тепло замогильным холодом. Чернильные корни, что тянутся из пережитых дней, все глубже проникают за грудную клетку, постепенно скручиваясь в болезненные узлы, обещая чужую кровь на его руках. Или же родственную... Рано или поздно.

Белесый потолок еще какое-то время недвижимо висел перед его безучастными глазами надоедливой, приевшейся пеленой, слепя расширенные после пробуждения зрачки и иной раз заставляя едва ли щуриться. Но, первые лучи солнечного диска, просочившиеся в окно тонкой нитью, наконец вынуждают его пару раз моргнуть, чтобы проверить, привыкли ли глаза к свету. А затем холод его зениц соскальзывает куда-то в сторону, неторопко проходясь по стенам квартиры, кои предсказуемо смотрят на него с унынием. Ощущение слабости до раздражения разливалось по всему телу, впоследствии навалившись горьким осознанием, едва он только заворочался на неудобной кровати. Тело, истощенное тренировками по требованию незыблемых желаний обрести еще большую силу, тотчас отреагировало острой болью, как только его рука двинулась, а на взгляд легли темные пятна, качнув комнату, и Саске вмиг отмел всякую тягу пошевелиться вновь, нехотя принимая свою участь.

Он замер, старательно напрягая мышцы и меж тем обращаясь к мыслям, что расступались в его сознании перед принятым решением, которое сегодня должно воплотиться в реальность. Реальность для кого-то жестокую и безжалостную.

Когда тяжелое дыхание пришло в норму, а изнеможденное тело перестало протестовать, брюнет откинул одеяло и неторопливо переместился на край кровати, устремив взгляд в пол. Явь все еще пребывала в раннем утре, но пытаться провалиться в сон вновь он не горел совершенно никаким желанием. Повернув голову в сторону окна, он безразлично всмотрелся в еще не пробудившийся ото сна небосвод — солнце все еще пряталось за горизонтом, но небесное покрывало постепенно окрашивалось в бледно-сиреневые оттенки. Деревня пребывала в полумраке, но по ту сторону окна уже было слышно пение птиц, беспечно встречавших новый день.

***

Фигура в черном мягко опустилась на окраину площадки поверх краснокаменной обители хокаге, подняв в воздух малую россыпь пыли. Практически бесшумно соприкоснувшись с камнем, Учиха замер в приседе и сверкнул черными, обратив горящий презрением взор на горизонты деревни.

Взгляд брезгливый и надменный медленно скользил по округе, то и дело впиваясь в снующих внизу людей. В некоторых из них, что выделялись из общей массы двухцветным веером на черных одеждах. Иной раз сознание может сотворить жестокую шутку — даже создать свой собственный темный мир, который пострашнее, чем любая комната ужасов. Но гораздо страшнее, когда этот темный мир — новая реальность, действительность, в которой приходится жить, играя роль сосуда чужой воли. Осязать себя беспомощной марионеткой, намертво окутанной нитями чуждых идеалов и ценностей больно. Но, больнее всего, когда эта участь принимается как что-то должное. Люди, горделиво носящие на спинах бело-красное знамя, всем своим видом показывали собственную важность, являясь потомками всего лишь человека, на чьих стремлениях и мечте воплотилась эта деревня. Но в их фигурах Саске видел лишь безвольных червей, трепещущих под нависшим сапогом. Одни — послушно следовали идеалам глав Конохи, готовые распрощаться с собственной жизнью по их прихоти без пререканий. Другие — влачили свое жалкое существование в самообмане, не имея ни малейшего желания что-то изменить. Клан Учиха с давних пор признается одним из сильнейших и великих, нынешние устои и догмы зиждятся на его многочисленных и неоправданных жертвах, но в нем давно укрепилось мнение, что его род достоин только погибели, став блеклой тенью себя прошлого. Его нужно растереть в кровавое пятно или же изменить.

Он осторожно опускается на край, свешивая ноги в невесомость, и бесцельно блуждает глазами по окрестностям, изредка пытаясь сыскать в толпе внизу единственное лицо. Моментами его трогала странная эмоция — Саске ощущал в себе непреодолимое желание пуститься отсюда со всех ног, только бы упасти свой взор от лицемерия. Но, говорят, что если хочешь определить свое будущее — оглянись в прошлое. А в прошлое он мог посмотреть только здесь. Взглянуть на смерть и вещи, что детскими глазами трудно заметить, а уж тем более понять. Он не замечал и не понимал. До тех пор, пока в памяти не отпечаталась боль потери. Здесь же часть его настоящего вскоре станет таким же прошлым, потому что так нужно. 

Некоторые события со временем становятся блеклыми, их детали затираются временем и остается лишь цель, событием этим рожденная. А после и сама цель теряет свою власть из-за событий иных... Он на собственном опыте убедился, что все это вовсе не выдумка. Но он не желал что-то забывать, принимая это бремя навечно, дабы и помысел его никогда не смел покинуть. Однако даже с подобным камнем в груди некоторые вещи можно неосознанно придать забвению, для того нужен только случай или же человек, кой посмеет воззвать к тебе чувствами и в ответ найти такие же, пусть даже если сам того не знает. А подобные чувства сплетаются в узы, скрепляя сердца, подобные узы всегда тянут назад, не позволяя сделать шаг в сторону темной тропы, что предназначена только для одного. Подобные узы... иногда тянут и вперед, вслед за тем, кто стремится во тьму ради единственного блага, что видят его отравленные ненавистью и гневом глаза. И меньше всего ему хочется, чтобы она последовала за ним, убив себя и принеся на жертвенный алтарь свое будущее в обмен на горькие слезы.

Шиноби или простой житель деревни — неважно. Неважны ни награды, ни признание, ни послужной список перед своей деревней. В первую очередь этот человек является чьим-то лучшим другом, родным, единственным сыном или дочерью, любимым братом или же отцом. Еще вчера он и представить не мог, что сегодня смерть объявиться на его пороге: наслаждался жизнью, строил планы на будущее и ссорился по пустякам с близкими. Сегодня же он мертв. Жутко понимать, что твой обыденный мир может в одну секунду просто исчезнуть, разлететься на мелкие осколки и навсегда угаснуть. Всего одно мгновение — и тебя нет. А облака как и прежде будут плыть по бескрайнему небу, птицы — петь свою звонкую песнь, и все вокруг останется прежним, ничего не изменится и не прекратится даже после твоей смерти. Но ты вряд ли об этом узнаешь. Только твоя смерть может обрушить не только твой мир, но и мир чей-то еще, утопив его в горе и страданиях. Однако смерть близкого порой может стать куда лучшим благом, чем его непогасшая жизнь. Саске и без того уже был мертв. Давно... Ребенок, знавший радость, несущий в себе надежды и мечты, слишком рано перестал существовать, уступив главенство всего лишь своей тени, коя долгие годы живет с желанием воздать за свое убийство тем, кто в этом повинен. Не только за себя, но и за свою мать, и за весь род. Подобные замыслы всегда заканчиваются болью, какой бы итог они не нашли, и прежде всего для тех, кому ты так или иначе важен. Она была недостойна этой боли.

Вчера он спокойно подошел к ней и с холодом, присущим только ему, кратко произнес: «Я хочу поговорить с тобой наедине. Если ты согласна, приходи завтра в полдень на крышу резиденции.»

Неважно, как она могла расценить эти слова. Могла ли она в силу своих желаний воспринять это как нечто, что можно окрестить «свиданием»? Неважно, потому что все, что останется для нее после — пустота. Ее жизнь навечно утратит одну из фигур, что извечно отвечает ей холодом — Учиха Саске будет мертв в ее новом мире.