Его вновь мучал этот странный сон. Снова лабиринт из нескончаемых темных коридоров без капли света и надежд расползался перед глазами, снова отдающие леденящим холодом стены обрекали его тело в непослушании покрываться россыпью мурашек, снова пол из выщербленного камня и всепоглощающий, необъятный страх в кромешной тьме. И снова он... И снова он бежит куда-то в неизвестность, истирая босые ноги в кровь, будто гонится за кем-то или чем-то эфемерным. Вера иной раз истязает его мысли жестоким обманом, затягивая разум напрасной иллюзией, что его рука вот-вот схватит это мимолетное и неосязаемое «ничто». Еще немного, одно крохотное усилие, и кажется, что кончики пальцев вытянутой руки в треморе соприкоснутся с неуловимым силуэтом, мерцающим впереди блеклым бледно-розовым проблеском. Но, нет... Он резко останавливается, обрывая вереницу следов на полу, смазанных алой. Шум его шагов эхом тонет в глухих стенах, сминаясь на висках гаснущими отголосками. И снова пустота берет верх. Тишина. Тьма. Только холодящий кожу и мысли ветер свободно разгуливает по коридорам, вмешиваясь в мрачное безмолвие пронзительными завываниями, словно стая волков, напавших на след жертвы. 

Он задается вопросами: зачем он здесь? почему он здесь? что он ищет здесь? выход? Нет. Тогда в поисках чего он блуждает в этой темноте? Покинуть этот гнетущий лабиринт кажется ему невозможным. И всякий раз, когда сломленный страхом разум обращается к себе с вопросами, где-то в глубине мрака звучит голос. Он зовет его. Голос знакомый — мелодичный, звонкий, с нотами морской свирели, прокатывающийся вдоль позвоночника теплой волной. Его нога сама по себе чуть проскальзывает вперед, покрываясь новыми багряными метинами, и делает осторожный шаг, касаясь хлада камня теплой кровью, и он машинально обдумывает нейтральную тему для разговора, коего нет и не может быть. Что-то простое, без чувств, без эмоций. Он пытается ответить на зов именем, но оно не находится в памяти — язык деревенеет, горло сжимает спазмом и ему с трудом удается сглотнуть набухший ком в горле. Мгновение — и в пустоте вспыхивает возглас иного существа. Его звучание мало походит на что-то человеческое, оно ревет явной угрозой, проносясь по коридорам металлическим эхом. Оно грозит ему скорой смертью, как и всем тем, кто так или иначе важен его сердцу. Два голоса, резонирующие друг другу что по интонации, что по помыслам, заряжают воздух, смешиваются в унисон, медленно нарастают, отдаваясь в голове противным до боли звоном. До боли настолько сильной, что дрожащие в бессилии ладони сами по себе вжимаются в уши, а с губ срывается истошный крик. Он кричит во все горло, зная, что это место невозможно покинуть. Невозможно остановить эту бессмысленную и бесконечную гонку за неизвестной сущностью, коя повторяется из ночи в ночь. И шансы на ответы уменьшаются с каждым новым рассветом. 

Он резко размыкает веки, округляя глаза в непонимании, но лишь на миг. Крик, рвущий разум в реалиях кошмара, пытается вырваться и в действительность, но брюнет лишь беззвучно выдыхает, вглядываясь в пустоту перед собой. 

Последние недели сон перестал приносить ему забытье и покой, из раза в раз продавливая грудь остроугольным камнем из воспоминаний и навеянных ими чувств. И этот кусок едкой породы, несущий в своей недре обрывки прошлой жизни, с каждым восходом все явственнее ощущается на сердце, заменяя его тепло замогильным холодом. Чернильные корни, что тянутся из пережитых дней, все глубже проникают за грудную клетку, постепенно скручиваясь в болезненные узлы, обещая чужую кровь на его руках. Или же родственную... Рано или поздно.

Белесый потолок еще какое-то время недвижимо висел перед его безучастными глазами надоедливой, приевшейся пеленой, слепя расширенные после пробуждения зрачки и иной раз заставляя едва ли щуриться. Но, первые лучи солнечного диска, просочившиеся в окно тонкой нитью, наконец вынуждают его пару раз моргнуть, чтобы проверить, привыкли ли глаза к свету. А затем холод его зениц соскальзывает куда-то в сторону, неторопко проходясь по стенам квартиры, кои предсказуемо смотрят на него с унынием. Ощущение слабости до раздражения разливалось по всему телу, впоследствии навалившись горьким осознанием, едва он только заворочался на неудобной кровати. Тело, истощенное тренировками по требованию незыблемых желаний обрести еще большую силу, тотчас отреагировало острой болью, как только его рука двинулась, а на взгляд легли темные пятна, качнув комнату, и Саске вмиг отмел всякую тягу пошевелиться вновь, нехотя принимая свою участь.

Он замер, старательно напрягая мышцы и меж тем обращаясь к мыслям, что расступались в его сознании перед принятым решением, которое сегодня должно воплотиться в реальность. Реальность для кого-то жестокую и безжалостную.

Когда тяжелое дыхание пришло в норму, а изнеможденное тело перестало протестовать, брюнет откинул одеяло и неторопливо переместился на край кровати, устремив взгляд в пол. Явь все еще пребывала в раннем утре, но пытаться провалиться в сон вновь он не горел совершенно никаким желанием. Повернув голову в сторону окна, он безразлично всмотрелся в еще не пробудившийся ото сна небосвод — солнце все еще пряталось за горизонтом, но небесное покрывало постепенно окрашивалось в бледно-сиреневые оттенки. Деревня пребывала в полумраке, но по ту сторону окна уже было слышно пение птиц, беспечно встречавших новый день.

***

Фигура в черном мягко опустилась на окраину площадки поверх краснокаменной обители хокаге, подняв в воздух малую россыпь пыли. Практически бесшумно соприкоснувшись с камнем, Учиха замер в приседе и сверкнул черными, обратив горящий презрением взор на горизонты деревни.

Взгляд брезгливый и надменный медленно скользил по округе, то и дело впиваясь в снующих внизу людей. В некоторых из них, что выделялись из общей массы двухцветным веером на черных одеждах. Иной раз сознание может сотворить жестокую шутку — даже создать свой собственный темный мир, который пострашнее, чем любая комната ужасов. Но гораздо страшнее, когда этот темный мир — новая реальность, действительность, в которой приходится жить, играя роль сосуда чужой воли. Осязать себя беспомощной марионеткой, намертво окутанной нитями чуждых идеалов и ценностей больно. Но, больнее всего, когда эта участь принимается как что-то должное. Люди, горделиво носящие на спинах бело-красное знамя, всем своим видом показывали собственную важность, являясь потомками всего лишь человека, на чьих стремлениях и мечте воплотилась эта деревня. Но в их фигурах Саске видел лишь безвольных червей, трепещущих под нависшим сапогом. Одни — послушно следовали идеалам глав Конохи, готовые распрощаться с собственной жизнью по их прихоти без пререканий. Другие — влачили свое жалкое существование в самообмане, не имея ни малейшего желания что-то изменить. Клан Учиха с давних пор признается одним из сильнейших и великих, нынешние устои и догмы зиждятся на его многочисленных и неоправданных жертвах, но в нем давно укрепилось мнение, что его род достоин только погибели, став блеклой тенью себя прошлого. Его нужно растереть в кровавое пятно или же изменить.

Он осторожно опускается на край, свешивая ноги в невесомость, и бесцельно блуждает глазами по окрестностям, изредка пытаясь сыскать в толпе внизу единственное лицо. Моментами его трогала странная эмоция — Саске ощущал в себе непреодолимое желание пуститься отсюда со всех ног, только бы упасти свой взор от лицемерия. Но, говорят, что если хочешь определить свое будущее — оглянись в прошлое. А в прошлое он мог посмотреть только здесь. Взглянуть на смерть и вещи, что детскими глазами трудно заметить, а уж тем более понять. Он не замечал и не понимал. До тех пор, пока в памяти не отпечаталась боль потери. Здесь же часть его настоящего вскоре станет таким же прошлым, потому что так нужно. 

Некоторые события со временем становятся блеклыми, их детали затираются временем и остается лишь цель, событием этим рожденная. А после и сама цель теряет свою власть из-за событий иных... Он на собственном опыте убедился, что все это вовсе не выдумка. Но он не желал что-то забывать, принимая это бремя навечно, дабы и помысел его никогда не смел покинуть. Однако даже с подобным камнем в груди некоторые вещи можно неосознанно придать забвению, для того нужен только случай или же человек, кой посмеет воззвать к тебе чувствами и в ответ найти такие же, пусть даже если сам того не знает. А подобные чувства сплетаются в узы, скрепляя сердца, подобные узы всегда тянут назад, не позволяя сделать шаг в сторону темной тропы, что предназначена только для одного. Подобные узы... иногда тянут и вперед, вслед за тем, кто стремится во тьму ради единственного блага, что видят его отравленные ненавистью и гневом глаза. И меньше всего ему хочется, чтобы она последовала за ним, убив себя и принеся на жертвенный алтарь свое будущее в обмен на горькие слезы.

Шиноби или простой житель деревни — неважно. Неважны ни награды, ни признание, ни послужной список перед своей деревней. В первую очередь этот человек является чьим-то лучшим другом, родным, единственным сыном или дочерью, любимым братом или же отцом. Еще вчера он и представить не мог, что сегодня смерть объявиться на его пороге: наслаждался жизнью, строил планы на будущее и ссорился по пустякам с близкими. Сегодня же он мертв. Жутко понимать, что твой обыденный мир может в одну секунду просто исчезнуть, разлететься на мелкие осколки и навсегда угаснуть. Всего одно мгновение — и тебя нет. А облака как и прежде будут плыть по бескрайнему небу, птицы — петь свою звонкую песнь, и все вокруг останется прежним, ничего не изменится и не прекратится даже после твоей смерти. Но ты вряд ли об этом узнаешь. Только твоя смерть может обрушить не только твой мир, но и мир чей-то еще, утопив его в горе и страданиях. Однако смерть близкого порой может стать куда лучшим благом, чем его непогасшая жизнь. Саске и без того уже был мертв. Давно... Ребенок, знавший радость, несущий в себе надежды и мечты, слишком рано перестал существовать, уступив главенство всего лишь своей тени, коя долгие годы живет с желанием воздать за свое убийство тем, кто в этом повинен. Не только за себя, но и за свою мать, и за весь род. Подобные замыслы всегда заканчиваются болью, какой бы итог они не нашли, и прежде всего для тех, кому ты так или иначе важен. Она была недостойна этой боли.

Вчера он спокойно подошел к ней и с холодом, присущим только ему, кратко произнес: «Я хочу поговорить с тобой наедине. Если ты согласна, приходи завтра в полдень на крышу резиденции.»

Неважно, как она могла расценить эти слова. Могла ли она в силу своих желаний воспринять это как нечто, что можно окрестить «свиданием»? Неважно, потому что все, что останется для нее после — пустота. Ее жизнь навечно утратит одну из фигур, что извечно отвечает ей холодом — Учиха Саске будет мертв в ее новом мире.