Он молчал. Его глаза внимательно смотрели на нее в привычной апатии, но вопреки пытались захватить в себя любую из ее реакций на сказанное. Юноша с несправедливым холодом наблюдал, как его слова меняют изгибы ее лица, всецело используя шанс обозреть девушку совсем иначе, через призму сложившейся ситуации. Эти мгновения связывали их не миссией, не первопричинами, из-за коих они должны делить общество друг друга как всего лишь товарищи по команде или же однокурсники академии за одной партой. Разделяющее их расстояние было сокращено до когда-то непозволительного минимума, и до этого момента сложно было представить обстоятельство, при котором кто-то вроде него мог подпустить к себе ее так близко. Казалось, подобная реальность никогда не выйдет за черту чужой мечты и не найдет для себя место в действительности. И он до сих пор не до конца понимал, как должен вести себя и какими словами говорить. Кунай, брошенный твердой рукой, всегда стремится в заранее намеченную цель, но слова и поступки имеют слишком большие риски, чтобы в конечном счете поразить совсем не те мишени, которые были в предпочтении. Каждый шаг, каждая озвученная мысль, вопрос или же движение взглядом сейчас походили на метание кунаев в темноту. И всякий раз, когда очередной «кунай» скрывался в черной пустоте, Саске с едва ощутимой опаской ожидал, что поразится отличная от его замыслов цель.

В голове буйствовал хаотичный беспорядок, воплощенный первыми же секундами, как только эта крыша перестала быть для него колыбелью одиночества и воспоминаний о руинах прошлой жизни. Его бледный лик зиял отрешенной маской, сдерживая за собой даже намеки на что-то иное, что скрывалось за фасадом безразличия. Но, что творилось в голове у нее, представить было невозможно. Тем более, если учесть, что сейчас они наедине. Учиха никогда прежде не жил чужими мыслями, но теперь все было иначе.

Ониксовый взгляд сразу же зацепился за отблеск слезы, пробежавшей по ее щеке, отчего его глаза заметно сощурились и опустились вниз. Его решение обретает еще более рациональные краски — от его воплощения им обоим будет только легче. Оно даже в мыслях дается нелегко, но в противном случае слезы не оборвать. Они и дальше будут проскальзывать по ее сердцу, оставляя после себя извечные шрамы. Неосуществленный шаг как и прежде кажется ему верным — брюнету хочется верить, что это так. Но в то же время он видит в нем и жестокость. Тем не менее, если чувства к нему приносят только боль, то нет другого выхода, кроме как выжечь их каленым железом. Так или иначе, в конце этой любви ее ждет лишь разочарование и пустота за грудной клеткой. Лучше вырезать этот этап жизни сейчас, чем тратить в нем годы, чтобы впоследствии раствориться в горьких сожалениях. Перерезать связывающую их нить быстро и неумолимо, как хирург, не ведая скорби и не зная печали, или же обречь ее на непрестанное содрогание от замогильного холода? Ответ кажется очевидным.

Саске смыкает веки и печально хмурит брови, невольно воображая свои последние слова этим вечером. В их последние минуты никому не будет легко. Возможно, ему будет даже сложнее, чем ей, ведь его память останется нетронутой.

Уже сейчас внутри прослеживается ощущение потери чего-то очень значительного, как только размышления осторожно заступают на представления о наиболее вероятном финале этого дня. Хотя, наверное, он напротив должен чувствовать себя свободным от чувств Харуно. И смысл, который скрывался в ее словах о месте в сердце, только усиливал проблеск сожаления об этой утрате. Забавно... Но вопрос, кой он задал ей почти что с порога о собственной значимости, наверное, сперва стоило задать самому себе. Какое она занимает место в его жизни? Он не ведал. Не находил ответа. Однако факт оставался фактом — она была единственной, в чьей жизни он больше не хотел себя видеть. Желал себя вычеркнуть. Это говорило о многом, наверное это и было ответом. Но, чтобы это принять, не осталось ни единого смысла. 

— Друзья? — сдавлено и тихо произносит он, не размыкая глаз, и снова замолкает.

Это брюнет не мог принять, но и как действовать дальше тем более не знал. Осознавая, что словами можно сделать только хуже, он молчал. Друзья... Он чувствовал себя каким-то нерушимым клеймом на ее сердце, от коего, судя по всему, она не могла и не хотела избавиться. Она готова играть роль друга, лишь бы тот не уходил. И его в один миг накатывает отвращение к самому себе за то, что он играется с ней в поисках, как эгоистичный ребенок, прикрываясь надуманной для нее необходимостью открыто признаться в собственных чувствах. 

Секунды стекались в минуты, а он не спешил нарушать безмолвие, прозябая в размышлениях о том, что сперва стоило разобраться в себе. Понять собственные чувства, вместо того чтобы награждать небезразличное к нему сердце новым ранами. Его глаза неторопливо открываются свету, мгновения смотрят в пустоту впереди, прежде чем вновь заскользить в ее сторону, чтобы остановиться на утонченном лице лишь краем и поймать момент, кой расчертился на бледно-розовых устах подобием улыбки. Сакура пыталась укрыться за обманом, спрятав свою печаль за маской, но та была слишком прозрачна, чтобы он не смог увидеть за ней настоящее. 

Саске слегка хмурит брови, не скрывая свое недовольство ее потугам, из-за ощущения холодной боли где-то под сердцем, точно зная, что спустя время та перерастет в чудовищную. За грудной клеткой все сжимается в ощутимый пульсирующий ком.

Едва ли слышимое «хм» неожиданно разбавляет миг, повисший между ними тишиной, от коего сердце лишается размеренных ритмов и гулко бьется, клокочет, чуть ли не ударяясь о ребра. Пригоршня времени кажется ему бесконечностью, овладевая им необъяснимым волнением, кое он никогда прежде не испытывал в присутствии этой девушки. А если быть точнее, Сакура никогда не было причиной этой эмоции. И чем дольше над ним висела мертвенная тишина, тем явнее чувствовался тревожный трепет, кой настойчиво охватывал тело и перерастал в страх. А страх липкими щупальцами сжимал разум и холодил пальцы. Ему было стыдно перед собой, что позволил этому чувству зайти так далеко. Внешняя сторона невозмутима, но внутренняя рвется от странных чувствований, которые не могли найти выхода. И даже ее давно отзвучавший вопрос не смог открыть им путь наружу.

— Ты не обязана лгать себе. — он говорит медленно, подбирая нужные слова, уголь его глаз тянется к ее изумрудным, — Есть причина, по которой мы не можем быть друг для друга друзьями. Ты сказала мне не все, что лежит у тебя на душе.

Любовь. Лишь слово. Обычное слово, но сложное к пониманию. Нелегко объяснить, что оно в самом деле значит, чем является. Непосильно описать все то, что оно за собой приносит. И причина кроется не в том, что это трудно сделать, а потому, что этим словом называют очень сложное, непонятное и многим непостижимое чувство. Люди испытывают его и понимают по-разному. Сегодня ты можешь размышлять о нем и чувствовать его одним образом, завтра же - ощутить несколько иначе. Но в каждой душе проявляется оно одинаково, как едва ли заметный нежный росток, громоздящийся среди похожих, но грубых побегов сорных трав. И человек, с кем присутствует подобная связь, иной раз может оказаться точно таким же сорняком. Для нее он, видимо, таковым и являлся. Колючей лозой, что связывает с головы до пят, и заставляет лгать фактом собственного существования. Друзья?... Ложь, на которую она идет только из-за того, что внутри живет то самое слово на букву «Л». И от этого холодный взгляд приобретает еще более печальные оттенки, витая по женскому лицу.

— Я сказал, что ты никогда не сможешь получить на свои чувства ответ, который хочешь. Но я... — он смотрит на ее руки, — Сделаю это по-своему.

Брюнет неторопливо поднимается на ноги и чуть склоняет голову вперед, позволяя прядям нависнуть перед лицом, скрыв за чернотой вновь сомкнутые глаза.

— Я ничего не смыслю в этом. Но... — он поворачивает голову, открывая свой лик и смягчившийся взгляд, — Можешь считать это свиданием.

Его ладонь протягивается к ней и замирает в воздухе в ожидании, что девушка сможет ее принять.