Ночная тишина, как и положено, хранила мир спящего леса в своей колыбели, сплетенной непробудными снами и пролетным покоем. Даже вездесущие шорохи птичьего крыла, иной раз стягивающие наземное молчание, таяли в этом безмолвном омуте грез и фантазий. Ветер, и тот замер, оставив темные ряды деревьев без тревог, не решаясь касаться зелени их листвы.

Лесная панорама всей своей чернотой стремилась разрисовать мысли тревожными предчувствиями не хуже монструозных улиц Киригакуре, но, в отличие от каменных дебрей она была откровенна глазам, лишена тайн и загадок — белые, мягкие языки тумана медленно увядали, расползаясь по ближайшим распадкам и оврагам, теряя свои силы в легкой прохладе серых сумерек раннего утра, объятых тяжестью редких свинцовых туч.

Каждый его шаг монотонно придавливает влажную от росы траву к земле, наполняя воздух приглушенными шорохами. Забуза затаенно хмурит брови под придыхания Хозуки, скользит глазами вверх, бросая беглый взгляд исподлобья на небо. Смоляная пелена над головой обещала дождь, то и дело разрезаясь отрывистым золотом гроз, временами блиставшими зигзагами к горизонту. В бою это предоставит ему преимущество, в коем он не нуждался, или же навяжет трудности, с коими все станет только интереснее.

— Слабый подохнет по прихоти сильного, — его голос неожиданно хрипит холодным металлом, хоть и момент, требующий ответов, давно упущен, — Исход боя покажет, кто из нас слабак, и избавит деревню от обузы. Больше меня ничего не волнует. 

Она была права, битва с Хозуки — возможность чрезвычайно редкая. Лишь эта причина вынуждала скорректировать изначальные планы, одаряя в перспективе противником, что сможет даровать своей гибелью усладу или же наградить смертью.

Момочи давно не испытывал чистых эмоций, только их слабые отголоски временами просачивались наружу, выступая на лице невыразительными тенями. Говорят, что человеческая эмоциональность всецело зависит от природы души, а неистовый давно утратил свою душу. В тот момент, когда устлал землю кровью и содрогнул воздух криками тех, с кем разделял свои мечты и стремления. С тех пор убивать стало пугающе просто, с тех пор он не может найти в себе к людям ни жалости, ни сожаления. Сердце Забузы умолкло в тот день с последними, самыми горькими слезами, а ценность чужой жизни стала для него ничтожной, рассыпавшись в пыль по чужой воле. С тех времен меч безжалостно пел в его руках, с каждым днем требуя на себе все больше алой. И изо дня в день в голове маячил вопрос: за что он убивает? Но шиноби, не властный над собственной судьбой, не ведал ответа. Просто в какой-то миг он начал понимать, что не может подобрать слова даже мысленно, чтобы описать свой путь, который не выбирал. Вместо ответов его все чаще трогала лишь усталость и едкое осознание, что он существует среди бессмысленной бойни, от коей спасения нет никому.

Неистовый метался между пением своего клинка, бескомпромиссно приказывающего обрывать жизни, и горьким прозрением, что его страна все сильнее утопает в крови, по праву называясь Кровавым Туманом. Подобное признание должно вселять гордость в сердца таких, как он, но в его таится лишь сожаление, что алый цвет Туману придает не кровь врага, а иной раз тех, кого заблаговременно считали своими. Осознавать это было неожиданно горько…

Демон, неистовый, бессердечный, негласное оружие — именно так его нарекали те, кто знал о его существовании. Одни боялись его, другие сторонились, не желая рисковать, ведь он не видел ценность жизни не только своих врагах, но и в тех, кого мог бы называть товарищами. Эфемерное слово клинка за спиной и желание пустить кровь, привитое с детства, всякий раз заставляли закрывать глаза и не смотреть на лица, обреченные на казнь. Неспешно надвигаясь к центру поляны, прокладывая тропу себе и беловолосой девушке за спиной, Момочи слышал это слово и чувствовал в груди то желание, однако над этими двумя пороками главенствовал нескрываемый интерес, стремление испытать кровь сильного клана и себя пред ней.

Небосвод окончательно превратился из серого покрывала в почерневший навес, в коем в очередной раз вспыхнули сполохи, словно хищные глаза демонов. Глухой громовой раскат — и черноту неба разрывает огромная изломанная молния, прокатившись по окоёму огненной волной.

Одна из немногих капель наконец срывается на черный волос, на шею, на лоб, и ливень обрушивается на две одинокие фигуры. Забуза резко останавливается, чуть приподнимая голову, и наблюдает за спадающими вниз каплями, позволяя тем пробежаться по открытой доли лица и белоснежным, уже намокшим бинтам. Деревья и водоем в стороне тотчас взрываются ревом под порывами неисчислимых мириад дождевой влаги.

— Здесь… — не оборачиваясь, мечник методично объял пальцами рукоять клинкаХиироноха за спиной, — Здесь нам никто не помешает. — бритва лезвия мгновенно вылетает из ножен, очерчивая острием в воздухе полукруг. Он порывисто поворачивается к Хозуки лицом, направляя удар точно той в шею.