Она продолжает стоять на месте, вчуже наблюдая за тем, как шафрановое солнце изящно сползает по плотному вездесущему полотну и окончательно растворяется в простертых руках струящегося горизонта. Красиво и одновременно грустно от осознания того, что приятное глазу горячечное великолепие стремительно померкло, отыскав свое продолжение в спокойствии синевы и свинцовой серости ночи. 

Время идёт. Под куполом небосвода брезжат перламутром одиночные звезды. Ночь полнится звуками природы. Так, например, потревоженной сойкой мечется в кустах бомж. Он с ревностным усердием сыпет свои ругательства, тогда как цикады аккомпанируют ему с не меньшим тщанием. К чёрту умиротворение… К чёрту сон…

Первая фраза из уст незнакомца вселила в розоволосую голову мысль о чужой кончине и собственной бестактности. Прикусывать язык в таких случаях обычно слишком поздно. Длинный, как помело, что б его. 

Каково это - терять близкого человека?  Каково знать, что смерть следует по пятам, слившись воедино с собственной тенью? К этому нельзя подготовиться, его нельзя подчинить - нельзя изменить ровным счетом ничего… Остается только смириться? И пусть первое время потеря ощущается как чёткое постоянство замкнутого круга, внутренняя натуга, скрежет зубов, немой крик о помощи среди глухих и незрячих, бессилие в схватке с самим собой и не поддающаяся описанию зеленая тоска, дальше - будет легче. Вырваться из этого состояния - значит очиститься полностью, предать случай забвению. Разумеется, нет ничего плохого в том, чтобы позволить песку времени сыпаться сквозь пальцы непрерывным потоком и надеяться на то, что ветер прошлого не потревожит лелеемый ими саван, не развеет по округе предначертанное горе, ведь тогда боль вернется и придется начинать всё сызнова. Или же… Пусть ветер гудит и воет, хлещет невидимыми розгами зарубцевавшееся сердце? Пусть оно кровоточит, извергая из подернутых пеленой глаз живортутные соленые речушки, ведь через боль, кровь и слёзы проходит очищение?

Зеленые глаза стыдливо пикируют вниз, заостряя внимание на шаркающей ноге ночного гостя. Он собирается уйти? 

- Если Вы искренне раскаиваетесь о случившемся, то когда-нибудь непременно заслужите прощение, - голос девушки звучит несколько монотонно, словно её вынудили читать вслух никому ненужную черно-белую вырезку из газеты столетней давности, где вереница букв витым серпантином складывается в одну из тысячи шаблонных фраз, призванных свести на нет затронутую тему разговора. Затем, сдержанная улыбка и дальнейшее молчание - попытка спрятаться за картинным дружелюбием. Очень удобно, не правда ли?

Каждый нормальный человек хочет прощения, если не сказать больше - жаждет его, но часто ли желаемое совпадает с действительностью? Заслуживает ли? Возможно, незнакомец совершил нечто отвратительное и ей стоит вместо этого рявкнуть что-то вроде: «козёл, как смеешь вообще заикаться о прощении», ударить по лицу со всей хлесткостью возведенной вверх руки и, не оборачиваясь, уйти. Очень по-женски, правда? А, может, он очередной нытик с надуманными проблемами, который пришел на речку отвести душу? Да масса вариантов, если не видеть изнанку, не знать первопричину. 

Сакура с усилием отрывает взгляд от деревянных половиц. Они больше не скрипят под подошвами, когда холодно-вежливое лицо юноши, без тени злобы и укора, зовет её по имени. 

Девушка испытующе смотрит на Саске, мысленно пытаясь припомнить знакомые ей остроты и плавные изгибы лиц красавчиков из академии - ноль совпадений. Две маслины юношеских глаз с одинаковым постоянством ускользают от неё, избегая прямого контакта. И всё же он странный.

- Ты, кажется, из клана Учиха, да? - она приподнимает указательный палец правой руки и на ладони левой пытается воспроизвести нечто похожее на бумажный веер. 

- Прости, не думаю, что встречала тебя раньше. Я бы запомнила, - с полной уверенностью выдает розоволосая и разводит руками. Этим красноречивым жестом как бы подчеркивая итоги своей бурной умственной деятельности, дескать: «пыталась изо всех сил».

«Человек, которого я могла бы ждать?», - поставленный вопрос ввинчивается в грудь подобием буравчика, с каждым вдохом вбирая в себя слова, произносить которые становится больно и тяжело. Память - костыль, на который она опиралась, был сломан.

- Я не знаю… Не знаю никого, кто будет шастать на причале поздней ночью, - спешно отмахивается Харуно, давая понять, что больше не желает копаться в грязном белье друг друга.

- Наверное, всё же стоит спросить твоё имя… На случай, если мы когда-нибудь пересечемся… Так, как тебя зовут? - её голос смягчается, возвращаясь к тому напускному дружелюбию, что и в начале разговора.