Коноха…

Плодовитое древо, когда-то пустившее корневой росток промеж надгробных камней и алокровного чернозема. Неделимое сплетение на остовах из кабального договора, из бесчисленной смерти в бою за право обрести место под горним светилом, из вытравленной под кожей клятвы, из голосов, кои когда-то гремели в перекорах под полновесный лязг стали, но ныне — всего лишь росчерк чернил на желтизне залежавшегося пергамента. 

Селение, возведенное на судьбах — тончайших жилах в недрах зеркально гладкого нефрита, свитых единым витиеватым узором, где каждое из начал заведомо предрешено, где каждый из изгибов подчинен общей форме... где каждая из жизней имеет свою позиторию заведомо до новорожденного крика. Восшитое судьбой соединение, в коем всякая из нитей — немногий элемент в синергии единой человеческой «кроны».

Люди привыкли жить с мыслью, что судьба — подвластное средоточие их выборов и решений. Деспотичный обман до заката лет подводит их к неотступной мысли, что тропа жизни не имеет предопределений. Но это явление капризно, лишено прорицаний и контроля, полная своенравия и лукавства эфемерия, не имеющая снисхождения простым человеческим желаниям. Ее навал незрим, пока прошествие лет не оголит когда-то нанесенный надрез. И когда фантомная рука провидения воплощает взмах во второй раз, остается лишь два варианта: поиск решений и ответов или же покорное смирение.

Каждое из человеческих времен — всего лишь фибра, воздетая в одно органическое соединение чужим предначертанием. Никто из них не имеет воли выбирать собственный путь, потому что их шаг еще во чреве матери соприкасается с тропой, проложенной волей фатума. Непреложная мысль о собственном выборе — инородная истина, вложенная в сознание семенем, кое с годами прорастает в предуготовленную ветвь. Клетка или же привилегия за ее непреодолимыми прутьями — высший абсолют. И ты либо принимаешь выпавшую для тебя реалию как должную парадигму, прикрываясь самообманом, или же извечно противишься ее притязаниям. Конфликт или же подчинение, принятие или же смерть. Ты всего лишь подневольная ветвь. А ветвям всегда присуще взыскание солнечного света, и одни — достигают этого поднебесного ореола, вторые же — навечно принимают свой оплот под тенью первых. Существование в угольной черноте чужого «отражения», в клетке, сплетенной из чьих-то предрассудков, — тавро, кое не содрать даже с куском кожи, как ни старайся. 

Подобная реалия имеет лишь один выход — место под солнцем в замогильной земле.

Человек, как и семя, не волен выбирать почву, в коей ему суждено прорасти. Судьба — не выбор, но данность, выжженная в крови, вплетенная в саму суть твоей ипостаси. Метина, вдавленная в кожу изумрудной отравой, уподобленная клятве, кою никто не произносил. Ее не отвергнуть, не лишить себя ее груза. Она находит себя в каждой капле твоей алой, в каждом вздохе, прорастает сквозь кости, вытравливая любые из надежд на существование вне. Ты примешь ее не из желания, но лишь потому, что твоя истина никогда не станет иной. Касание фатума не стереть ни отчаянием, ни гневом, ни глупым отрицанием. Ни навязанной обманом мыслью, что выбор принадлежит лишь тебе одному.

Быть сломленным или же принять неизбежное. Он выбрал второе, ведь извечная борьба не несет ни единого смысла, если враг — сам мир. Обструкция лишь множит страдания. Предначертанное не изменить, проложить путь, коего не существует в завитках твоего узора, — непостижимая греза. Побочный росток никогда не станет древом, если его корень с рождения заточен в оковы. Судьба — нить в бесконечном тканевом полотне, кой недопустимо переплести, потому что общий ритм орнамента не изменить. Не считать этот исход поражением, осознать и понять собственное предназначение — единственный выбор, кой сквозь время ему даровала рука провидения. Каждый вздох или же стук за грудной клеткой — завет, в коем остается только раствориться, навечно утратив себя. Чтобы необратимо предаться поискам того идеально ровного сдвига в узоре, как несовпадения стежка в безупречно простроченной ткани, чтобы навечно стать опорой для одной единственной ветви, сложив голову ради ее расцвета.

***

Его безразличный взгляд, выцветший до холода чеканного серебра, неотрывно проскальзывал по пестрым очертаниям крыш, иной раз соприкасаясь с тенями на земле, кои устилают твердь уже размытым, затихающим контуром под натиском небесной черноты подступающего дождя. 

Небосвод напирает на панораму панихидными разводами, временем вспыхивая броскими всполохами. Глухой громовой раскат где-то вдали — и по завесе над головой прокатывается огненная волна, предвещая скорый ливень и сутолоку столпотворений, порицающих саму мысль поддаться природной влаге. Но его шаг, как и прежде, неторопливо смыкается с землей, подчиняясь людскому течению, живому организму, пересекающему каждую улицу, словно кровь артерию, коя несет в себе жизнь. 

Воздух сочится приглушенными голосами, рваными обрывками фраз, что ничего для него не значат. Но этот серый шум одночасьем привносит в реалию только один голос, вынуждающий резко остановиться и обратить взор лавандовых на образ, кой имеет для него смысл.

Легкий поворот головы — плавный, сдержанный, словно движение просчитано заранее в подчинении незримого ритма, и его глазам открывается образ незнакомого мужчины по другую сторону методичного людского течения. Не человеческая фигура, но рваная черная рана на всеобщем людском теле, наталкивала на мысли о чем-то тяжелом, на ощущение силы, если не в физических возможностях, то в произнесенных вскоре речах о «ноше». Уверенность. Самодостаточность. Но... ошибочное восприятие мира.

Неджи отвел взгляд, едва ли наклоняя голову вперед, чтобы прислушаться не столько к его словам, сколько к тени их смысла. Не потому, что питал к ним хотя бы долю интереса, но потому, что они предназначались его свету среди безликой темени из чужих участей.

Когда-то она тоже была всего лишь воспринятой им тенью. Когда-то — зыбким и едва ли различимым отражением в зеркале, напоминанием о предрешенной судьбе, кое хотелось разбить, стереть в порошок, изничтожить до пустоты. Но ныне — она неизменный свет в тени, смысл биения за грудью. Единственная в мире жизнь, для которой можно стать опорой без колебаний, даже если искра его собственной угаснет взамен. Не старшая дочь брата отца, не выходец из главной ветви, но человек, для которого он готов стать пером… крылом… дождем… живым щитом.

Его губы слегка дрогнули, очерчивая едва уловимый, почти никому незримый из проходящих мимо оттенок мягкости, когда ее голос прозвучал вновь. Уста не растянулись в явной улыбке — слишком явное проявление эмоций, слишком теплое для его извечно внешнего хлада на лице. 

— Иллюзия выбора не делает выбор реальным. — предыхание громко звучит бархатом, вклиниваясь в нарастающий перестук дождя, как только гаснет звучание ее слов. Аспид в глазах лишь кратко проскальзывает по фигуре чужака, находя свой ориентир только в ее образе, и он наконец сходит с места, строя шаг к двоице, чтобы впоследствии остановиться подле незнакомца и чуть склониться в голове, выказывая признание словам сестры. — Я искал Вас, госпожа Хината.

Всегда искал. Всегда будет искать. Потому что она — его путь… Его долг… Его судьба…