Злободневная обыденность, будничность и каждодневность. Подобного рода синонимы и не упомянутые эпитеты, коих можно подобрать немало, как нельзя кстати бы подошли для описания улиц селения, неусыпно кишащих как жителями, так и зваными и незваными гостями, вояжёрами и теми, кто здесь проходит транзитом. Всегдашний, неизменный шум и гам, вопли, крики и детский лепет, сладостные, ирреальные тирады торговцев теми или иными диковинками, лавочников, скупщиков, все они так и норовят присесть на уши каждому встречному незнакомцу, да и знакомцу, собственно говоря, тоже, в рьяном уповании и вожделении впарить предмет, изделие ручной работы или ненадобную вещицу. Здешний антураж напоминал ему бесконечный водоворот однообразных сцен — суматоха, мельтешня, возгласы и смех. Беспечность. В общем, Какурезато жило своей обыденной, повседневной, суетливой жизнью.

Благоухание и смрад искони владычествуют здесь, подлинная «гегемония» ароматов. Всевозможное множество закусочных, забегаловок и приличных заведений, коих более чем в изобилии, являются виновниками здешних запахов, что слышны на всю округу и куда же без их регулярных визитёров и завсегдатаев, наполняющих свои телеса солидным количеством калорий. Бессодержательные диалоги, абсурдный трёп о том о сём, задушевные беседы, трактации и прелиминарии. Атрибутика свойственная социальной жизни. Умело поставленный спектакль, участники играют отведённую им кем-то роль, все носят маски, лишь закулисье может продемонстрировать кто есть кто, обнажить человечью внутрянку. Игра в имитацию. Фальшь.

Безмолвный созерцатель, бдитель, наблюдающий со стороны, усматривающий в декорациях лишь бутафорию, порой весьма халтурно сделанную, самое то, для рядовых обывателей. Ему тоже отведена отдельная роль, вот только желает ли он играть её… удовлетворять чужие чаяния. Нужна ли ему та самая личина, скрывающая доподлинные, непреложные начала. Он не вмешивается, не портит декораций, не спорит с постановщиком, но и не покоряется воле драматурга. Пауза между словами, обрывки фраз, недосказанность, тревожащая даже самых беспечных. Сюжетную канву задаёт слагатель, пером своим взмахнув, оставив на бумаге текст.

Его внимание привлёк звуковой резонанс, исходящий из сонмища людей, гвалт толпы, что наслаждалась репризой. В центре импровизированной сцены двое мужчин разыгрывали сценку — шутливая, балагурная пародия на сражение шиноби. Вздорные наряды, неказистые, тривиальные движения, данный ансамбль уж очень нарочито переигрывал, что никоим образом не мешало вызывать восхищённые возгласы публики.

Мадара остановился. Нет, его не столь заинтересовало сие действо, скорее, очередные попытки, потуги отвлечься, разгрузить голову, оставить думы и сместить фокус внимания. Здесь не было тех, кто мог бы увлечь его, встряхнуть его сознание. Он наблюдал за лицедейством и не находил в себе никакого отклика, лишь отрешённость. Они все были частью мира, который ему не принадлежал. Тем не менее представитель рода Учиха остался, вольготно скрестив руки в области грудной клетки, его очи нехотя следили за происходящим. Он знал, что это лишь игра, дурачество, буффонада, представленная на потеху люду. Ведь им неведомо, что такое сила, не знали, не знают и не узнают какого это, ни сном ни духом о той пропасти, бездне, разделяющей его и их.

Мало кто находит выход, некоторые не видят его, даже если найдут, а многие даже не ищут.