Норман, неделей ранее

Он растопыривает израненные заусенцами пальцы: бледная розовость ногтевой пластины отделяется от отросшего края миллиметровой бороздкой грязи. Юноша хмыкает. Собственная запущенность не волновала его ни тогда, ни сейчас.

 Эта подлая сущность всегда держит руку на пульсе, но в этот раз всё будет иначе. Он на шаг впереди. Норман знает, что бы она сейчас сказала. Как может, как смеет этот малец… Довольно. Он это сделает и она, сонная от дерьма, которым накачано их общее тело, не сможет ему помешать.

Его запястья настолько узкие, что можно обхватить большим и указательным пальцами. Их кожа достаточно тонкая, чтобы наблюдать в себе связующую нить. Мгновение и голубые глазу речушки вен растекаются алой юшкой, на вдохе ржавым металом вторгаются в трепещущие ноздри, ошалелые от собственной смелости дрожащих рук. Давай же, до последней капли, ведь кровные узы сильны. Мамочка, наверное, рассердится. Впрочем, это уже неважно. Пять литров прольются вишневым соком по линии жизни и всё будет конечно.  Дальше - темнота. Она смыкается вокруг его оболочки, изгибаясь дугой и изнывая в узком разломе разума.

Игорный дом «Кубик льда», настоящее время

За игрорным столом сидят четверо мужчин. Все как один мерзкие, чопорные, отутюженные в одеждах и прилизанные в волосах. По всей видимости, пришли они совсем недавно. Их руки всё ещё расслаблены, но на лицах уже начинает проступать азарт. Крупье разносит фишки. Стол обступают наблюдатели. Кубики льда звонко ударяются о ровные стенки бокалов с толстым дном. Льется медового цвета жидкость. Одна бутылка сменяет вторую. Кто-то решает закурить. К потолку сизыми лентами тянется дым. Мужчина кашляет, извиняется. Золотой корпус зажигалки тонет в кармане его пиджака. Запах алкоголя, табака и сытости вытесняют свежий воздух. Разум мутится. Игра начинается.

Большая стрелка настенных часов совершает полный оборот по своей оси дважды. Люди в зале прибавляются и убывают практически равномерно. Из прежней компании за столом остается сидеть только мужчина с зажигалкой. На третьем часу приятного времяпрепровождения, содержание алкоголя в его крови порядком возрастает. Тучное тело откидывается на спинку стула, машинально ослабляет удавку на шее, расстегивает несколько верхних пуговиц накрахмаленной рубашки, взъерошивает волосы, убеленные сединами на висках, - одним словом, теряет чопорный вид. Не помогает. Налитый свинцом мозг по-прежнему не может сосредоточиться, от чего рука, уже не такая легкая и маневренная, продолжает пускать крупные деньги по ветру. Он хлестко бьет себя по тыльной стороне ладони - наказывает за просчет исполнителя. Чертов начальничек и тут ни при чем, выделился.  

- Она… Она виновата, - тычет пальцем на покрасневшую правую и улыбается собственной глупости. Слишком пьян, чтобы мыслить здраво. 

Наметанный на аферу глаз давно заприметил лёгкую наживу в его лице. Стоит только встать из-за стола и падальщики налетят, чтобы обобрать до нитки оставшееся, обглодать до белых косточек его тучную тушу. Одичалые, голодные, по-настоящему бедные - станут чуточку счастливее.

Бедолага сглатывает слюну и просит бармена подлить ещё пойла, дабы смазать пересохшее от волнения горло. Выпивает содержимое бокала залпом, ощущая нутром его горечь. Думает, что это поможет набраться смелости, чтобы все нипочем и даже море по колено. Звуковой фон гудит беспокойством, когда он ставит на кон всё и остается ни с чем. Тело бросает то в жар, то в холод. Страх смешивается с потом и от него начинает разить ни чем иным, как нищетой. Другие, кажется, тоже замечают - «эта вонь» исходит он него. Раздается смешок. Глаза мужчины неестественно бегают по столу, ведь загребущие руки сыграли против него. Он на взводе: дышит тяжело, как запаленная лошадь после скачек. Его бледные уши краснеют, а вместе с ними и всё лицо наливается предательским пунцом. 

- Чёрт, чёрт, чёрт. Трижды, мать его, чёрт! - ударяет кулаком по столу, перемежая речь забористой бранью. Всё вышло из под контроля, но когда? Он встает и направляется к выходу, чтобы из одной ловушки тут же оказаться в другой.

Норма

Стервятница уже наготове. Азарт подхлестывает воровать, от чего язвящая алость пухлых губ предвкушающе подрагивает. Её движения выверены и доведены до автоматизма: задеть пьяницу плечом, уронить на пол шифоновый шарфик, в мнимом удивлении округлить глаза и, под тихую дробь каблуков о каменный пол, увести в укромное место. Дальше дело за малым - соблазнить. Пара непрозрачных намеков и они все, как один сходятся во мнении, что это судьба. Судьба, как же. Влекомые плотским желанием, джентельмены становятся по-настоящему щедры. О, им приходится. Норма без зазрения совести шарит по карманах, умыкает последнюю зеленую купюру из бумажника, выгребает всё до копейки, завалившейся под подкладку пиджака, пока пьяное тело пытается совладать с собственной ширинкой и ремнем в штанах. Её время стоит дорого: его мало и вместе с тем достаточно, чтобы улизнуть в закат под нелепым предлогом. 

В свои тридцать семь Норма ощущает себя девятнадцатилетней - именно столько сейчас её мальчику. Они с сыном так похожи: тот же овал лица и нос, те же глаза и волосы цвета морской волны с легкими завитками на концах. Она каждый раз убеждает себя, что исключительно ради блага Нормана приходит сюда, кокетничает и лебезит.

Этим вечером на ней в меру чистая одежда, впитавшая в волокна запах косметики, цветочных духов и человеческих пороков, - однотонное платье с закрытым декольте. По-юношески широкие плечи и плоские груди не иначе, как заточены в темницу из зеленого ситца. Он ниспадает длинным подолом, скрывая нелепую кривизну тощих ног и узкость бёдер. И всё же, выглядит несколько несуразно, как будто мерки с чужого плеча сняли.

Толчок, десять минут спустя

Дверца отворяется, хлестко ударяясь о стену и оставляя на белой штукатурке грязную полосу. Запах нечистот бьет в нос наотмашь и точно попадает в цель - обонятельный нокаут. Звуки животного желания доносятся в нескольких шагах от вошедших, от чего медоточивая улыбка на обрюзгшем лице нового знакомца становится ещё шире. Он, с упрямством пьяного, увлекает Норму за собой, на что та хмыкает, но поддается. И как не противны им чужая страсть и нега? Этой ночью всё упирается в деньги. С завидной покорностью девушка позволяет устам-пиявкам сомкнуться на её шее. Его поцелуи липкие и мерзкие, но иллюзия порядка слишком хрупка: пока он делает свое дело, она делает свое. Зажигалка уже у неё, остается только бумажник. 

«Где же? Где же? Где же ты спрятал его?» - Она рыщет, но не может найти. Подобные телодвижения кажутся мужчине странными и он перекладывает деньги во внутренний карман пиджака. Норма провожает его руку взглядом и оба натянуто улыбаются, отчетливо понимая преследуемые цели друг друга. 

- Ты ещё ничего не сделала, детка, - напоминает он и тянется к металлической пряжке, удерживающей штаны под пивным пузом. 

«Вот же слизняк», - Норма недовольно хмыкает и закрывает глаза.

Прокуренные пальцы касаются бархата щеки, опускаются ниже, заставляя девушку попятиться и прижаться спиной к стенке кабинки, где во всю сношают друг друга такие же недальновидные. Она становится невольным свидетелем того, как первый нарекает вторую сестричкой. Чушь какая... Е*утся, даже имени не спросив. Ей хочется напасть, обвинить кого-то, чтобы стало до тошноты паршиво и гадко.

Судя по звукам, молоденький повеса всецело очарован затылком так называемой «сестрички» - ритмичными действиями вверх-вниз, кои в тот момент совершает её голова или какая-либо иная часть тела. Она ухмыляется, понимая, что её предположения верны. Плашка цензуры и пыхтение над собственным ухом возвращают Норму в реальность обоссаного туалета и никудышних свершений тучного тела над худощавым. Возможно, следовало отобрать у него бумажник силой?

Тем временем, мышиная возня в соседней кабинке набирает обороты. 

- Милые бранятся - только тешатся, - тихим шепотом комментирует происходящее Норма, мысленно добавляя «авось передушат друг друга, как гиены за кусок падали».

Она представляет, как напрягается девичье тело, как хрустят её косточки под воздействием грубой мужской силы, и, наконец, как застывают бледные черты губ, сделав свой последний выдох, как теряют исходные краски радужек по-рыбьи уставившиеся глаза, как взмывает вверх неприкаянная душа, как парит и плутает в вязком киселе чужого участившегося дыхания. Присущее ему зло торжествует. Наконец-то эта с*ка заткнулась. В действительности же, «эта с*ка» продолжает кричать и барахтаться ещё минут десять, прежде чем с грохотом мешка с картошкой не ударяется о перемычку и сползает по стенке на пол. Холодная расправа и предсмертное забытье, да уж.

- Мне не нужны проблемы. Давай в другой раз, - мужчина щелкает пальцами перед лицом поплывшей от собственных фантазий Нормы, лупоглазо смотрит неё. Денег наверное хочет? Он бросает несколько купюр на пол, в спешке подтягивает штаны и удаляется. Она знает, что внутри него уже плещется страх. Это чувство медленно овладевает им, растворяет в себе, как соль и сахар подчиняются воде в стакане, образуя мутный раствор. За собственную жизнь печется, надо же. А она? Стоит ли ей бояться психа? 

Норман

Норман по-прежнему в своей комнате. По крайней мере, это место - точная её копия. Он лежит на диване: покорный и услужливый, сжатый в комок, как эмбрион в утробе матери. Его раны саднят. Ничего не получилось?

Ему снится сон, в котором мужчина убивает женщину, а он трусливо наблюдает в стороне. Почему он не бросается ей на помощь? Не может? Не может сделать ровным счетом ничего? Как всегда слаб, как всегда болен. Маленький мальчик в теле взрослого. О, как же жадно чавкает матушка, предвкушая неизбежный распад плоти и этот сладковатый запах гниения, щекочущий ноздри. Кратковременное удовлетворение - всё, что её беспокоит. 

Она - раковая клетка в его мозгу, пресловутый бес, восседающий на поникшем плече и болтающий ногами, как пятилетний ребенок. Тихий шепот над его левым ухом, иногда над правым, редко - в обеих сразу. Он больше не ощущает границ своего тела. Оно слилось с диваном, вросло в ковер на полу, распространилось на дощатый пол. В нём уже не тридцать и даже не шестьдесят килограммов - его слишком много. Выбеленные стены, потолок и окно остаются нетронутыми. Стекло всё в разводах. Мама будет ругаться. Он - сплошная бегущая строка «помогите». Никто не слышит. Он врёт. Врёт самому себе. Матушка всегда здесь. Всегда рядом. Она мироточит, как икона в церкви. Она реальна. Как вся та грязь, отравляющая печень, Норма медленно убивает его. Грушевидный резервуар желчного переполнен гноем, но септический шок всё никак не наступает. 

Норман и раньше ловил себя на мысли, что незнакомые люди, в большинстве своем мужчины, периодически вели себя как-то странно. Они одаривали его небрежными улыбками, многозначительными взглядами, пытались заговорить, и он терялся, не зная что на это ответить.

- Это какая-то ошибка, - твердил он себе и им, пока лица, преграждавшие ему путь, не начали повторяться. Он их не знал, но они знали Норму. Казалось бы, причем здесь его матушка? Женщина, больная для всех инстанций и знакомых, была несколько лет, как мертва… Они не унимались называть Нормана её именем. Мимолетная тень ужаса на его лице. Разбитая губа. Трусливое бегство. Сущий кошмар, в котором твоё тело больше тебе не принадлежит. Прошлое врезалось в его настоящее и он сложил дважды два. 

Однажды он одолжил у соседа лопату и выкопал на заднем дворе яму. Долго-долго стоял над ней, ухмылялся собственным безумным мыслям, мол: «лишь единожды мать хоронят». Так и не смог. Зарывал землю руками, плакал и просил прощения. Она простила. Большое сердце матери для этого и создано, ведь так? Ну, а дальше вы знаете…

Норма 

Она поднимает с грязного пола такие же грязные деньги и пересчитывает.

- Пятьдесят рие. Как великодушно, бл*ть, - бросает на ветер нелестный комментарий, прячет скомканные бумажки в лиф и идет в сторону окна. 

На подоконнике жестянка из-под консервы, а в ней сигаретные окурки. Плевать. Норма берет один из них и зажимает между зубами. Она чиркает колесиком несколько раз, напрягает гусиную шею и инстинктивно тянется к пламени, чтобы прикурить. Затем, делает пару затяжек, раскаляя сигарету докрасна. Зажигалка скользит во влажной ладони и наотмашь взмывает в воздух. Доля секунды, прежде чем вещица ударится о подоконник корпусом и идеальный глянец будет испорчен. Отличная аналогия, которую можно применить и к человеческому телу. Что первое, что второе - безделушка. 

Из кабинки вновь доносится шум женского и мужского голосов.

«Не прикончил таки безделушку, но помял», - отмечает она. Слишком нетерпелив, как и её сын.

В следующий момент ограждение падает. Норма тушит сигарету, поворачивает свою порочную голову в сторону выхода и начинает ждать. Кто же окажется быстрее: потерявший равновесие или блюстители закона?  Стук в дверь и фраза извне «что у вас там творится» не заставляют себя долго ждать. Норма видит в этом подвернувшуюся возможность и решает принять участие в параде лицемерия. Зажравшийся с*кин сын дорого заплатит за свое спасение. 

- Ой, прошу прощения, господин, - выверенным медоточивым голосом раболепствует Норма, тонкой жердочкой просачиваясь сквозь приоткрытую дверь.  Она собирает по сусекам памяти ложку правды, которую придется растворить в бочке лжи так, словно по другому и быть не могло. 

- Господииин, мне нужна Ваша помощь... Я упаааала, - она тянет гласные, всем своим видом силясь привлечь внимание. Пьяная или сумасшедшая?