Ни хлад зазвучавшего голоса, ни прикасание обжигающих льдом глаз, ни даже выражение женского тела, гласящего о непреклонном решении, не сыскали ни толики сил, чтобы брюнет хотя бы переменился во взгляде или лице — лед его черных только креп, неизменно стремясь к незнакомым очам, будто ведомый незримой нитью, кою не порвать и не перерезать. Но, ни с чем не сравнимое лицо, красивое и выразительное до слабой судороги в сердце, неусыпно и вполне закономерно пыталось склонить равнодушный взгляд на себя, исподволь увлекая утонченными чертами, обрамленными в ореол черных локонов.

Его линия жизни с самого детства была накрепко переплетена с целями, среди коих не находилось места даже мыслям о таких бессмысленных вещах, как симпатия или влечение к чужому очарованию. Все без исключения давно стали для него безликими и бесцветными фигурами, ютившимися в непроницаемых черных полотнах, мертвенных, и ни в ком из них он не мог увидеть ничего для себя стоящего, даже если и старался. И даже родственные узы, некогда крепкие и отдающие теплом, уже много лет имели вид оборванных, высохших во времени, всего лишь воспоминаний. По этим простым причинам Саске никогда не общался с кем-то тактично, никогда не намекал и не подводил к нужным ему словам с осторожностью. Не то что бы не умел, а всего навсего не видел в том ни капли смысла. Брюнет всегда задавал вопросы в лоб, если желал ответ. А если в чем-то нуждался — молча протягивал руку и брал. Но, миловидный фасад анормально одаривал нещадным теплом давно остывшие к другим очи, требовательно и без жалости просачиваясь сквозь поволоку в стремлении притупить восприятие, и затмить ясность мыслей.

Бледный лик цвета чистого фарфора, окрашенный легкими румянами, ложился на застывший взгляд размытым, но ярко белесым бельмом, все грея желание скользнуть глазами по всем его изгибам без остатка. Но внутренний голос, звучавший сухо, без недопустимых эмоций, пульсируя в висках чуть ли не ударами, твердил в протестах, соотнося это побуждение к глупости. Ведь только глаза даруют шанс безошибочно читать чужие намерения, а тех в девушке, очевидно, скрывалось гораздо больше, чем тех, что она продемонстрировала словами и действиями. 

Многие влекут свое недолгое существование в горькой ошибке, полагая, что только по движению тела возможно предвидеть удар, определить направление лезвия и предназначенное ему место. Однако лишь немногие доживают до осознания, что всякое откровение нужно искать именно во взгляде. Глаза — зеркало души, сердца и мыслей. Учиха недвижимо стоял в убеждении, что ему стоило не терять из виду «зеркало мыслей» Хитоми — так она назвалась — поскольку в ее позе, как и словах, отчетливо виделся исход, в котором отказ повлечет за собой ненужную кровь. И она, вне сомнений, несла в себе какую-то силу, чтобы алая пролилась. На подобные игры у него не было ни времени, ни желания. Но, если взглянуть на обстоятельство сквозь мглу иллюзии и самообмана, в большей мере не в этом крылась первопричина, из-за коей он предпочел бы не терять взгляд в ее красоте... Чувство стыда перед собой за то, что позволил внутренним эмоциям зайти так далеко и пошел у них на поводу, рисковало стать одной из самых глубоких ран на непомерном самомнении.

Учиха неотрывно смотрел в две сапфировые льдины с таким видимым безразличием, словно девушки и вовсе не существовало. Легкий ветер одним моментом взвыл тихим шепотом, метаясь вокруг них и разгоняя в невесомости редкие листья, словно испуганную дичь. И каждое его тихое «слово» изуверски трепало смоляные локоны, свисавшие с висков, дергало черные одежды так, что ткань прилегала к фигуре, совсем тихонько позвякивала металлическими креплениями протектора, едва ли раскачавшегося на поясе. Дуновения словно силились предупредить о чем-то, но то ничуть не насторожило застывшего в неподвижности тела брюнета. А потом — все утихло, и эфемерная игла внезапно пронзила все его тело, неся на своем острие могильный холод, явно неестественный для этого времени года. Но даже в этот раз ни его апатичный взгляд, ни какой-либо мускул на бледном лице не соизволили дрогнуть.

Не нарушая мертвое молчание, он медленно опускает глаза, встречая взглядом свою неторопливо поднявшуюся руку. Вздымая ту ладонью верх, Учиха неторопко осматривает ее оголенную часть, не сокрытую черным наручем, облегающем все его предплечье от костяшек до верхнего бицепса. Черные брови тут же сдвигаются к переносице в непонимании — кожа в непослушании враз покрылась россыпью мурашек. Брюнет, убежденный, что всегда и во всем есть своя закономерность, не питал веры в случайности, а потому связал этот феномен с девушкой напротив. Но эта попытка подчеркнуть твердость слов вопреки чужим желаниям не нашла в юноше отклика — черты его лица вновь разгладились, обмякли, апатичный взор вернулся к невозмутимым глазам, а рука снова занырнула в карман на манер другой.

— Деньги для меня ничего не значат. — наконец раздался бесцветный и лишенный всякой интонации голос. — Я не вижу причин, чтобы брать тебя с собой. Но и драться с тобой я тоже не собираюсь. Тебе придется найти кого-то другого.

Отведя глаза в сторону, Учиха двинулся вперед. Монотонный шаг вел его по дуге, огибающей вставшую на пути преграду.