В темных закоулках его рассудка даже сейчас пребывал непреклонный Творец, опаляя самомнением и дерзостью каждую мысль в голове, что не находили себе места в алкогольном пожарище. Принимая себя за того, кто соткал искусство из самой сущности хаоса, о коем лишь немногие могут внять по настоящему, Дейдара только выдержанно ухмыльнулся реакции девушки. Она показалась ему натянутой, притворной, потому что Пакура как никто другая должна была осознавать всю значимость своей роли. Особенно в те моменты, когда его очередной глиняный шедевр обретал «жизнь», чтобы снова ее потерять. Одна жизнь ничего не значит, если на кону стоит магнум опус. И неважно чья — его или ее.

Когда он впервые встретил ее, будучи всего лишь мальчишкой, что только неуверенным шагом ступил на путь своего художественного поприща, хватило всего лишь момента, чтобы он понял, что в ней тлеет та же особенность, что и в нем — такое же странное преклонение разрушению, о чем говорила ее способность. Если признать — ее возможности создавать взрыв из пустоты даже в некотором роде превосходили его. Но все же им не хватало артистичности. Однако их объединяла одна общая черта — они оба созидали своим искусством смерть. Пусть эта женщина, возможно, и не осознавала, что является таким же творцом, но неведение не избавляет от собственной природы.

Его сотворения требуют жертв, существуют лишь мгновения, но всегда взывают к крови и смерти, чтобы раскрыть свою сущность перед теми смиренными, кому суждено своим последним криком только придать красок всей композиции. Дейдара — архитектор разрушения, строитель трагедии, он кует произведения из самых глубоких граней собственной души, к коей взывает одна лишь вспышка. Подобное виденье искусства не для слабых духом, оно умоляет выход за пределы обыденности, за черту морали и законов. Наверное именно по этой причине взрыватель особенно внимал словам знакомого Пакуры, мысленно поддерживая его изречения. А устои деревни никогда не отличались щедростью на позволения выйти за пределы гуманизма.

— Для любого искусства необходимы жертвы, гм. — лениво протягивает он и медленно потирает глаза, в надежде что все вокруг перестанет двоиться. Его взгляд притягивается к чаше, уже вновь восполненной услужливостью бармена, но блондин осторожно отодвигает ее ребром ладони в сторону и смотрит на мужчину за стойкой с недоверием, — Оно требует жертв. И с каждым днем их становится все только больше. Но я не собираюсь убивать своим шедевром абсолютно всех, — ехидный окрас изгибает его губы, и он осторожно потирает свою щеку указательным пальцем, — Это было бы... гм... слишком глупо, черт возьми. Кто-то да по-любому выживет, — уже более задумчиво добавляет он, — я думаю.   

Дейдара ценил ее способности и мастерство в создании взрывных «рисунков», видя в ней единомышленницу и кого-то, кто может всецело понять его искусство. Он не просто уважал эту девушку, но видел в ней равного себе, хоть и не демонстрировал это словом или жестом в силу собственного высокомерия.

— Да будет тебе... — слова елейно слетают с его губ в унисон движению слегка махнувшей ладони, — Ты слишком уж недооцениваешь свои способности. Любой новый день — это как последний бой, который нужно проводить с полной отдачей, принимая, что второго шанса может и не быть. Постоянно жить так, будто умер, оставаясь при этом живее всех живых. — воодушевление играло его словами, а его глазами, смотрящими в ее сторону немного искоса, вызывающая улыбка, — А тебе, мой ассистент, вдобавок разрешено наслаждаться моими творениям. Не самое плохое положение... Гм!

Покончив с высокопарными речами, он все же вновь обратил свое внимание на фарфор с горячительной жидкостью и одним легким махом осушил ее. Гулко ударив дном чаши о стойку, блондин перевел свое внимание уже на человека в респираторе, повернувшись к нему всем лицом и обдав его нахмуренными в недовольстве глазами. Часть фразы неприятно скользнула по ушам лезвием. «Как искусство...». Фанатичный художник принял эти слова как оскорбление, но незнакомца спас проявленный интерес. И лишь потому Дейдара не предпринял ни одной попытки, чтобы воздать за это невежество, а ответил терпимостью. 

— Не «как искусство», а искусство! — однако голос его принял на себя повышенный тон, кой после первой фразы все же немного угас, — Я с радостью покажу тебе свое искусство... как там тебя... Ханзо. Если не боишься, что оно тебя прикончит. Но, — юноша коротко взглянул на девушку с прищуром, — У вас тут что-то вроде философской беседы. Или какой бред вы тут обсуждаете?